как строилась китайская стена кафка смысл
Франц Кафка: Как строилась Китайская стена
Эта работа Беньямина написана примерно в июне 1931 года для радиопередачи, предварявшей выход в свет тома наследия Кафки (Franz Kafka. Beim Bau der Chinesischen Mauer. Ungedrockte Erzahlungen und Prosa aus dem NachlaB, hrsg. von Max Brod und Hans-Joachim Schoeps. Berlin, 1931) и была прочитана автором на радио 3 июля 1931 года. Впервые опубликована в издании: Wilter Benjamin. Uber Literatur. Fr.a.M., 1969, S. 186-193.
В самое начало я ставлю маленький рассказ, взятый из произведения, обозначенного в заглавии, и призванный показать две вещи: величие данного писателя и неимоверную сложность сие величие засвидетельствовать. Кафка как бы излагает в нем китайское предание:
Я вам эту историю толковать не стану. Чтобы догадаться, что под человеком, к которому эти слова обращены, подразумевается прежде всего сам Кафка, мои подсказки не нужны. Только вот кем был Кафка? Он все сделал, чтобы забаррикадировать нам путь к ответу на этот вопрос. Несомненно, конечно, что в центре всех своих романов стоит он сам, но события, которые с ним стрясаются, как будто нарочно призваны сделать незаметным, свести на нет того, кто их переживает, задвинув его в самую сердцевину банальности. Так что в итоге шифр-инициал К., которым обозначен главный герой его книги «Замок», говорит нам о нем ровно столько же, сколько сказала бы буква, которую можно обнаружить на носовом платке или на подкладке шляпы, о личности бесследно исчезнувшего человека. Впрочем, тем легче слагать об этом Кафке легенды в том смысле, что он, дескать, всю жизнь пытался выяснить, как он выглядит, так и не удосужившись узнать, что для этого существует зеркало.
Искусство Кафки искусство пророческое. Поразительно точно изображенные странности, коими так наполнена воплощенная в этом искусстве жизнь, читатель должен понимать не более как знаки, приметы и симптомы смещений и сдвигов, наступление которых во всех жизненных взаимосвязях писатель чувствует, не умея, однако, в этот неведомый и новый порядок вещей себя «вставить». Так что ему ничего не остается, кроме как с изумлением, к которому, впрочем, примешивается и панический ужас, откликаться на те почти невразумительные искажения бытия, которыми заявляет о себе грядущее торжество новых законов. Кафка настолько этим чувством полон, что вообще невозможно помыслить себе ни один процесс, который в его описании а в данном случае это всего-навсего процесс юридического расследования не подвергся бы искажениям. Иными словами, все, что он описывает, призвано «давать показания» отнюдь не о себе, а о чем-то ином. Сосредоточенность Кафки на этом своем главном и единственном предмете, на искажении бытия, может вызвать у читателя впечатление мании, навязчивой идеи. Но по сути и это впечатление, равно как и безутешная серьезность, отчаяние во взгляде самого писателя есть всего лишь следствие того, что Кафка с собственно художественной прозой порвал. Возможно, проза его ничего и не доказывает; но в любом случае самый строй, самая фактура ее таковы, что они в любое время могут быть поставлены в доказательный контекст. Имеет смысл напомнить здесь о форме агады так у иудеев называются истории и анекдоты, сочиненные раввинами, призванные служить разъяснению и подкреплению учения, галахи. Так же, как тексты агады в талмуде, так и эти книги суть повествование в духе агады, которое то и дело останавливается, мешкает, распинается в многословных описаниях, пребывая в постоянной надежде, но и в страхе, что оно вот-вот столкнется лицом к лицу с правилом и порядком учения, с буквой и духом галахи.
Кто все еще сомневается в этой истине, пусть утвердится в ней, прочтя о том, что сам автор в дружеской беседе сообщал Максу Броду о планируемой концовке «Замка». После долгих и бесправных мытарств в той самой деревне, полностью обессиленный своей тщетной борьбой, К. лежит на смертном одре. И тут, наконец, появляется вестник из замка и приносит долгожданное, решающее известие: хотя заявитель и не имеет никакого законного права на жительство в деревне, ему, учитывая известные побочные обстоятельства, дозволяется здесь жить и работать. Тут-то как раз заявитель и умирает. Вы, конечно, почувствовали, что рассказ этот того же свойства, что и легенда, с которой я начал. Макс Брод, кстати, сообщил, что Кафка, живописуя эту деревню у подножия замковой горы, имел в виду вполне конкретное место селение Цурау в Рудных горах. Я, со своей стороны, более склонен узнать в ней деревню из талмудистской легенды. Эту легенду раввин рассказывает в ответ на вопрос, почему иудею в пятницу вечером можно готовить праздничную трапезу. Он рассказывает о принцессе, что томится в ссылке вдали от своих земляков, в глухой деревне, даже не зная языка ее обитателей. И вот однажды эта принцесса получает письмо: ее нареченный ее не забыл, он собрался к ней и уже в пути. Нареченный, объясняет раввин, это мессия, принцесса это душа, а вот деревня, куда она сослана, это тело. И поскольку душа никаким иным способом не может сообщить тем, чьего языка она не знает, о своей радости, она готовит для тела праздничную трапезу.
Отзывы на книгу « Как строилась Китайская стена »
Кафка писал о себе в «Письме отцу»: «Я потерял веру в себя, зато приобрёл безграничное чувство вины. (Памятуя об этой безграничности, я однажды правильно о ком-то написал: «Он боится, что позор переживёт его»)». Кафка здесь привёл несколько перефразированные заключительные слова своего романа «Процесс». Далее он добавил, что его убивает «гнёт постоянного страха, слабости, презрения к самому себе». Таким образом, в письменном признании отцу автор фактически подтверждает, что в «Процессе» изображён вынесенный во внешний мир внутренний процесс смутных и неуловимых самообвинений, вызванных ненавистью и презрением к самому себе. В «Замке» же, как мне кажется, описываются вынесенные вовне странствия души в поисках высшей истины.
«Чем трагичнее изображаемый Кафкой удел человека, тем более непреклонной и вызывающей становится надежда. Чем подлиннее выглядит абсурд «Процесса», тем более трогательным, во всей своей неоправданности, кажется экзальтированный «скачок» в «Замке»» (А.Камю).
Между этими двумя романами Кафки прослеживается незримая связь. В «Процессе» на передний план выходят психологические проблемы личности, а в «Замке» центральное место отводится духовному поиску. Когда же пути психологии («Процесс») и духовности («Замок») соединяются, возникает более целостное видение жизни. Оба вектора внутреннего развития (психологический и духовный), как и оба романа, дополняют и поддерживают друг друга, формируя вместе более полный подход к пониманию человека, чем каждый из них по отдельности.
Если в «Процессе», как пишет А.Камю, «плоть торжествует победу», то в «Замке» «в эту лишённую развития вселенную Кафка привносит надежду, в особой её форме». «В этом смысле «Процесс» и «Замок» расходятся, дополняя друг друга. Неощутимое движение от одного к другому представляет собой огромное завоевание, но завоевание в ходе бегства. «Процесс» ставит проблему, которую в известной мере решает «Замок»… «Процесс» устанавливает диагноз, «Замок» предлагает лечение» (А.Камю).
Что сказать? Это книга не о бюрократизме, что вы. Она о Замке. Нет, не так. О ЗАМКЕ. Жаль, нет шрифта покрупнее, чтобы передать могущество этого слова. Автор не описывает строение, архитектуру, вообще не пишет о нем самом, о здании. Но ведь читаем, в каждой строчке встречается этот чертов Замок, о чем бы автор не писал: о платье ли или о ленте, о гордости, о страсти, о ревности, о болезни. Он навис над всем пространством, проник в печенки, страхом затмил разум жителей. Но, собственно, сам-то замок при чем? Это люди возвеличили замок до вселенских размеров, населили их собственными страхами и представлениями. Это их, жителей замка невысказанные мысли установили законы и порядки Замка. Не в канцелярских очередях стоят просители. Они просто стоят. На месте. Боясь без бумажки сделать шаг, поднять глаза.
Правда, это бесполезное стояние и бесконечное ожидание изо дня в день без всякой надежды на перемену ломают человека, делают его нерешительным, и в конце концов он становится не способным ни на что другое, кроме безнадежного стояния на месте.
Как строилась Китайская стена
Франц Кафка
6 ноября 2019 г. 15:41
Очень интересный рассказ, который мне было непривычно читать после романов Кафки «Замок» и «Процесс», которые мне тоже понравились. Здесь, в отличие от романов, язык кажется гораздо более лёгким, поэтому я прочла рассказ довольно быстро. При этом было действительно интересно, несмотря на то, что это больше рассуждение, нежели наполненное событиями повествование.
Герой от первого лица рассказывает о том, как начиналось строительство китайской стены, почему возникла такая «необходимость», как отнеслись к строительству жители Поднебесной. Интересно, что многие были готовы участвовать в стройке по указанию властей, будучи не согласны с тем, что это вообще нужно, или даже не вникая, зачем это нужно. Просто такие люди боготворили императора, чьё слово вызывало на их лицах улыбку, ведь он, можно…
8 апреля 2019 г. 09:54
3 Почти поэзия
Интересный, все-таки, Кафка человек. Страшно представить, что творилось у него в голове. Как он вообще со своими мозгами, со своим мышлением и мироощущением жил. С одной стороны с таким достоверным чувством и пониманием действительности. А с другой – с его поэтическим, лирическим восприятием. Он видит весь ужас тоталитарных обществ. Но при этом не может не писать о них так красиво и изысканно. Его язык ярко выделяется на фоне языка других анти-утопистов и вообще писателей, обличающих пороки общества. Это не ритм, выбиваемый молотками из «Стены» Pink Floid. Это журчащая вода ручья, это щебет птиц в лесу, это плавная мелодия.
Самый яркий пример такого удивительного сочетания суровой реальности и мягкого слога как раз в «Китайской стене». Рассуждения о смысле строительства, о сути огромного…
Беньямин В.:Франц Кафка: Как строилась Китайская стена
Вальтер Беньямин
Франц Кафка: Как строилась Китайская стена
aus dem NachlaB, hrsg. von Max Brod und Hans-Joachim Schoeps. Berlin, 1931) и была прочитана автором на радио 3 июля 1931 года. Впервые опубликована в издании: Wilter Benjamin. Uber Literatur. Fr. a. M., 1969, S. 186-193.
В самое начало я ставлю маленький рассказ, взятый из произведения, обозначенного в заглавии, и призванный показать две вещи: величие данного писателя и неимоверную сложность сие величие засвидетельствовать. Кафка как бы излагает в нем китайское предание:
Я вам эту историю толковать не стану. Чтобы догадаться, что под человеком, к которому эти слова обращены, подразумевается прежде всего сам Кафка, мои подсказки не нужны. Только вот кем был Кафка? Он все сделал, чтобы забаррикадировать нам путь к ответу на этот вопрос. Несомненно, конечно, что в центре всех своих романов стоит он сам, но события, которые с ним стрясаются, как будто нарочно призваны сделать незаметным, свести на нет того, кто их переживает, задвинув его в самую сердцевину банальности. Так что в итоге шифр-инициал К., которым обозначен главный герой его книги «Замок», говорит нам о нем ровно столько же, сколько сказала бы буква, которую можно обнаружить на носовом платке или на подкладке шляпы, о личности бесследно исчезнувшего человека. Впрочем, тем легче слагать об этом Кафке легенды в том смысле, что он, дескать, всю жизнь пытался выяснить, как он выглядит, так и не удосужившись узнать, что для этого существует зеркало.
Возвращаясь к истории, рассказанной в начале, я хочу все же в самых общих чертах намекнуть, как Кафку истолковывать не надо, поскольку это, к сожалению, почти единственный способ показать свое отношение ко всему, что о нем уже сказано. Подвести под книги Кафки какую-либо религиозно-философскую схему несложно, такое решение само собой напрашивается. Вполне также допускаю, что даже близкое общение с писателем, какое выпало, скажем, Максу Броду, заслуженному издателю произведений Кафки, могло вызвать к жизни подобную мысль или кого-либо укрепить в этой мысли. Тем не менее смею утверждать, что мысль эта уводит нас очень далеко от мира Кафки, больше того — она этот мир убивает. Разумеется, довольно трудно опровергнуть утверждение, что Кафка стремился в своем романе «Замок» запечатлеть высшую силу и чертоги благодати, в «Процессе» — нижние пределы, юдоль суда и проклятия, в последнем же крупном своем произведении — в «Америке» — земную жизнь, и все это, конечно же, в теологическом смысле» 2 пример: процесс против Йозефа К. ведется в лихорадке буден, на задних дворах, в обшарпанных приемных, причем происходит это всякий раз в новых, самых неожиданных местах, где обвиняемый оказывается не столько по своей осознанной воле, сколько по недоразумению, чаще всего заблудившись. Так, в один прекрасный день его заносит на какой-то чердак. У самого потолка чердак к тому же обнесен галереями, где столпились люди, пришедшие на заседание суда; они приготовились к долгому разбирательству; но там, на галереях, нелегко долго выдержать; потолок — а он у Кафки почти всегда низкий — на сей раз прямо-таки навалился им на плечи; поэтому они взяли с собой подушечки, чтобы легче было упираться в потолок затылком и шеей. — Но это ведь образ, в точности известный нам как капитель — украшенное жуткими образинами навершие на колоннах многих средневековых церквей. Разумеется, и речи нет о том, что Кафка намеревался изобразить именно ее. Однако если считать его произведения зеркальным отражением, то и эта, давно канувшая в прошлое капитель вполне может оказаться неким неосознанным предметом такого отображения, так что толкователю отражения следовало бы искать ее смысл так же далеко в Зазеркалье, как далеко находится отображаемый предмет от поверхности зеркала. Иными словами, так же далеко в будущем, как капитель удалена в прошлое.
Искусство Кафки — искусство пророческое. Поразительно точно изображенные странности, коими так наполнена воплощенная в этом искусстве жизнь, читатель должен понимать не более как знаки, приметы и симптомы смещений и сдвигов, наступление которых во всех жизненных взаимосвязях писатель чувствует, не умея, однако, в этот неведомый и новый порядок вещей себя «вставить». Так что ему ничего не остается, кроме как с изумлением, к которому, впрочем, примешивается и панический ужас, откликаться на те почти невразумительные искажения бытия, которыми заявляет о себе грядущее торжество новых законов. Кафка настолько этим чувством полон, что вообще невозможно помыслить себе ни один процесс, который в его описании — а в данном случае это всего-навсего процесс юридического расследования — не подвергся бы искажениям. Иными словами, все, что он описывает, призвано «давать показания» отнюдь не о себе, а о чем-то ином. Сосредоточенность Кафки на этом своем главном и единственном предмете, на искажении бытия, может вызвать у читателя впечатление мании, навязчивой идеи. Но по сути и это впечатление, равно как и безутешная серьезность, отчаяние во взгляде самого писателя есть всего лишь следствие того, что Кафка с собственно художественной прозой порвал. Возможно, проза его ничего и не доказывает; но в любом случае самый строй, самая фактура ее таковы, что они в любое время могут быть поставлены в доказательный контекст. Имеет смысл напомнить здесь о форме агады — так у иудеев называются истории и анекдоты, сочиненные раввинами, призванные служить разъяснению и подкреплению учения, галахи. Так же, как тексты агады в талмуде, так и эти книги суть повествование в духе агады, которое то и дело останавливается, мешкает, распинается в многословных описаниях, пребывая в постоянной надежде, но и в страхе, что оно вот-вот столкнется лицом к лицу с правилом и порядком учения, с буквой и духом галахи.
«Замка». После долгих и бесправных мытарств в той самой деревне, полностью обессиленный своей тщетной борьбой, К. лежит на смертном одре. И тут, наконец, появляется вестник из замка и приносит долгожданное, решающее известие: хотя заявитель и не имеет никакого законного права на жительство в деревне, ему, учитывая известные побочные обстоятельства, дозволяется здесь жить и работать. Тут-то как раз заявитель и умирает. Вы, конечно, почувствовали, что рассказ этот того же свойства, что и легенда, с которой я начал. Макс Брод, кстати, сообщил, что Кафка, живописуя эту деревню у подножия замковой горы, имел в виду вполне конкретное место — селение Цурау в Рудных горах. Я, со своей стороны, более склонен узнать в ней деревню из талмудистской легенды. Эту легенду раввин рассказывает в ответ на вопрос, почему иудею в пятницу вечером можно готовить праздничную трапезу. Он рассказывает о принцессе, что томится в ссылке вдали от своих земляков, в глухой деревне, даже не зная языка ее обитателей. И вот однажды эта принцесса получает письмо: ее нареченный ее не забыл, он собрался к ней и уже в пути. Нареченный, — объясняет раввин, — это мессия, принцесса — это душа, а вот деревня, куда она сослана, — это тело. И поскольку душа никаким иным способом не может сообщить тем, чьего языка она не знает, о своей радости, она готовит для тела праздничную трапезу.
Примечания
Как строилась Китайская стена (сборник)
Франц Кафка
6 ноября 2019 г. 15:41
Очень интересный рассказ, который мне было непривычно читать после романов Кафки «Замок» и «Процесс», которые мне тоже понравились. Здесь, в отличие от романов, язык кажется гораздо более лёгким, поэтому я прочла рассказ довольно быстро. При этом было действительно интересно, несмотря на то, что это больше рассуждение, нежели наполненное событиями повествование.
Герой от первого лица рассказывает о том, как начиналось строительство китайской стены, почему возникла такая «необходимость», как отнеслись к строительству жители Поднебесной. Интересно, что многие были готовы участвовать в стройке по указанию властей, будучи не согласны с тем, что это вообще нужно, или даже не вникая, зачем это нужно. Просто такие люди боготворили императора, чьё слово вызывало на их лицах улыбку, ведь он, можно…
8 апреля 2019 г. 09:54
3 Почти поэзия
Интересный, все-таки, Кафка человек. Страшно представить, что творилось у него в голове. Как он вообще со своими мозгами, со своим мышлением и мироощущением жил. С одной стороны с таким достоверным чувством и пониманием действительности. А с другой – с его поэтическим, лирическим восприятием. Он видит весь ужас тоталитарных обществ. Но при этом не может не писать о них так красиво и изысканно. Его язык ярко выделяется на фоне языка других анти-утопистов и вообще писателей, обличающих пороки общества. Это не ритм, выбиваемый молотками из «Стены» Pink Floid. Это журчащая вода ручья, это щебет птиц в лесу, это плавная мелодия.
Самый яркий пример такого удивительного сочетания суровой реальности и мягкого слога как раз в «Китайской стене». Рассуждения о смысле строительства, о сути огромного…