что означает термин меритократия
Меритократия в переводе означает «власть достойных» или «заслуженная власть». Меритократией называют систему, при которой высокие посты и положение в обществе занимают наиболее талантливые и компетентные люди, независимо от происхождения, богатства или связей.
Слово «меритократия» образовано от латинского слова meritus (заслуженный, достойный) и древнегреческого κράτος (власть).
Автор теории постиндустриального общества Дэниел Белл считал одной из основ нового информационного общества меритократию, «принцип достижения». Высокое положение достигается за счет образования, компетентности, личных достоинств, указывал Белл.
В чем проблема меритократии?
Способности или одаренность человека нельзя объективно измерить каким-то одним способом. Не существует единого мнения о том, кого считать «достойным» или «заслуженным» человеком. Поэтому невозможно с уверенностью утверждать, работает ли принцип меритократии в определенном обществе, компании или коллективе.
По мнению критиков, концепция меритократии создана с целью оправдать привилегии правящего класса. Конечно, представители элиты считают себя наиболее умными и способными людьми, которые всего добились сами. Однако те, кто занимает более низкое положение в обществе, могут быть не согласны с элитой и считать, что та несправедливо присвоила себе особую роль.
Британский социолог Майкл Янг в 1958 году в антиутопии «Возвышение меритократии: 1870-2033» сатирически изобразил крах меритократического общества, возглавляемого интеллектуалами с высоким IQ. «Умники» настолько отрываются от народа, что это приводит к революции.
Меритократия
Полезное
Смотреть что такое «Меритократия» в других словарях:
МЕРИТОКРАТИЯ — (от лат. meritus достойный и греч. власть), букв. власть, основанная на заслугах. Термин введён в употребление англ. социологом М. Янгом по аналогии и в противоположность понятиям «аристократия» и «демократия». В антиутопии «Возвышение… … Философская энциклопедия
МЕРИТОКРАТИЯ — [ Словарь иностранных слов русского языка
МЕРИТОКРАТИЯ — (от латинского meritus достойный и греческого kratos власть), буквально власть наиболее одаренных. Концепция, согласно которой в ходе эволюции в обществе утвердится принцип выдвижения на руководящие посты наиболее способных людей, отбираемых из… … Современная энциклопедия
МЕРИТОКРАТИЯ — (от лат. meritus достойный и греч. kratos власть букв. власть наиболее одаренных), термин введен английским социологом М. Янгом в книге Возвышение меритократии: 1870 2033 (1958). Концепция, согласно которой в обществе в ходе эволюции утвердится… … Большой Энциклопедический словарь
меритократия — сущ., кол во синонимов: 2 • элита (34) • элитократия (1) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 … Словарь синонимов
МЕРИТОКРАТИЯ — (от лат. meritus достойный и греч. kratos власть) англ. meritocracy; нем. Meritokratie. 1. Власть, основанная на заслугах, правление наиболее достойных в интеллектуальном, моральном и др. отношениях. 2. Концепция, согласно к рой власть должна… … Энциклопедия социологии
Меритократия — (от лат. meritus достойный + гр. kratos власть) форма правления, в основу которой положен принцип индивидуальной заслуги. При М. к управлению обществом приходят наиболее достойные, компетентные, талантливые люди. Термин введен в употребление… … Энциклопедия права
Меритократия — Формы правления, политические режимы и системы Анархия Аристократия Бюрократия Геронтократия Демархия Демократия Имитационная демократия Либеральная демократия … Википедия
меритократия — (от лат. meritus достойный и греч. krátos власть), буквально власть наиболее одарённых. Термин введён английским социологом М. Янгом (М. Young) в книге «Возвышение меритократии: 1870 2033» (1958). Концепция, согласно которой в западном… … Энциклопедический словарь
Что означает термин меритократия
Политология, как хорошо известно, — достаточно древняя наука, основателем которой является великий Аристотель. В современном понимании политологию истолковывают как науку о политике или о мире политического — об особой подсистеме общества, связанной с властью, государством политическими отношениями и процессами. Это наука об общих и специфических законах, тенденциях и закономерностях функционирования и развития политической сферы общества, о формах их проявления и механизмах действия в современном обществе.
В настоящее время политология — это обширная область научных знаний, включающая в себя историю и философию политики (политическая теория), теорию политических институтов и процессов, политическую компаративистику (сравнительная политология), теорию мировой политики и международных отношений и т.д. Все вроде бы солидно и основательно, но.
Политология как наука еще не достигла, на наш взгляд, своего возраста совершенства — возраста «акмэ». Нисколько не умаляя теоретических и практических достижений политологии как научной дисциплины, надо все же честно и откровенно признать следующий непреложный факт: мир людей на планете Земля живет вовсе не по законам политологической науки. Более того, повседневная практика отдельных политиков, политических систем, органов управления государствами и т.д. повсеместно строится и осуществляется принципиально вопреки базовым положениям политологии, без какого-либо научного анализа, с волевых позиций различных политиков, отталкиваясь от стихийной конъюнктуры политических процессов и явлений и т.д.
Но и это еще далеко не вся правда об истинном положении политологии в современном обществе — ведь в нем имеются принципиально господствующие и поэтому просто блокирующие любые политологические истины факторы-«тяжеловесы», с которыми пока человечеству хоть как-то совладать совершенно не удалось. Что же это за факторы, которые фактически «обнуляют» любую науку, в том числе политологию?
Все хорошо знают этих «тяжеловесов», имя которым — эгоизм, нажива, алчность, порок, вседозволенность. Все это многообразие антиценностей «спекается» в некое целостное образование под названием «личный интерес». Он может быть направлен на алчность, а может на порок, но он всегда направлен на эгоизм и на все то, что его обслуживает. На следование таким распространенным «заповедям» жизни людей, якобы «умеющих жить», как «жизнь одна и следует ей насладиться по максимуму», «после меня — хоть потоп», «деньги не пахнут» и др.
Самым губительным для людей на Земле фактором был и остается только один — эгоизм. «Эгоизм — это вата, заложенная в уши, чтобы не слышать людского стона». Точнее, чем сказал польский писатель-классик Генрик Сенкевич об эгоизме, наверное, сказать просто нельзя. Эгоизм — главный враг всего человечества, поскольку он «ненавидит всеобщее, он отрывает человека от человечества, ставит его в исключительное положение; для него все чуждо, кроме своей личности» (А.И. Герцен).
Против этого убийственного по отношению ко всему общественному в социуме фактора — эгоизма, воплощенного в «личный интерес», идет битва философов и ученых уже несколько тысячелетий, но пока без особых достижений. В том числе нет особых побед над этим фактором и в политической области, ибо более всего политическое действо на всех уровнях его осуществления подчинено вовсе не политическим законам и истинам, а его величеству частному меркантильному интересу политических субъектов всех мастей и званий. В современном Китае, например, за малейшие отступления чиновников в направлении к коррупции или к злоупотреблениям властью сразу же следует неминуемая казнь этих людей, но сила частного интереса и здесь бывает гораздо сильнее всего. Сильнее даже смерти.
Этот частный интерес фактически нейтрализует все научные положения политологии, делает их принципиально незначимыми и не важными для политических практик. Такое же положение дел во всем мире, в том числе в России, — фактор-«тяжеловес» всесилен и пока непобедим.
Возникает закономерный и сугубо студенческий вопрос: если политология фактически не работает в современном обществе, зачем же тогда ее изучать? Ответ на него дан тоже древними мыслителями и философами — Конфуцием, Пифагором, Сократом, Платоном и другими мыслителями. Что же это за ответ?
Конфуций жил в период внедрения в китайское общество системы обязательных на всех и для всех. доносов. Умудренный опытом, он понимал, что такое общество не имеет никакого своего будущего, доносительство породит такую вражду среди людей, которая, подобно пожару, просто уничтожит все китайское общество. В противовес этому безумию доносительства и вражды Конфуций стал искать возможности укрепления в обществе нравственных начал для того, чтобы этот здоровый «каркас» общества помогал людям самим отторгать чудовищное доносительство, в том числе на своих братьев, родителей, других родственников, соседей.
Именно поэтому красной нитью в учении Конфуция проходит забота о старших, о родне, чувство уважения и любви к людям, живущим рядом. Общество, пропитанное таким духом, будет очень сплочено, ему будет не страшно доносительство. Нравственность и привязанность людей друг к другу победят пороки людей, их вражду между собой, а значит, и доносительство. Великий мыслитель был абсолютно прав, и именно поэтому сегодняшнее китайское общество до сих пор пропитано духом конфуцианства — солидарности, дружбы, помощи друг другу, а государство рассматривается как большая семья — ведь так учил великий Конфуций!
Конфуций, не обладая никакой властью, никакой силой, сумел победить тех всесильных вроде бы китайских правителей, которые ради удержания своей власти и господства готовы были уничтожить все общество, «спалить» его во взаимной вражде. Не получилось, на их пути встал мудрый и нравственный Конфуций.
Чем не пример для подражания и для нас — для общества двадцать первого века? Да, нас, россиян, пока одолевает фактор «личного интереса» везде и всюду, из-за чего слабые на порок и наживу люди готовы продать за гроши и себя, и мать свою родную.
Ну и что, руки опускать? Ни в коем случае! Надо за лучшее будущее постоянно сражаться, шаг за шагом приближать его, не бояться пока еще господствующих пороков и несправедливостей и двигаться, двигаться, двигаться, причем всегда только в одном направлении — к нравственности, к духовности человека, к его лучшим, а не худшим качествам. И тогда на каком-то тысячном нашем шаге этот самый порок дрогнет, потеряет свою мощь и силу, уступит свое господство другим правилам и законам, в которых будет больше правды, нравственности, справедливости, солидарности и меньше эгоизма, корысти, порока, алчности, вражды. За это шли в самый настоящий бой и Пифагор, и Сократ, и Платон, а также огромное число других настоящих мыслителей и философов, простых, но принципиально нравственных людей.
Для победы в сражении за лучшее будущее, за справедливость, за нравственное общество, за честную и по-настоящему профессиональную политическую власть, за Государство принципиально нужна и политология — замечательная наука об идеальном обществе, которого пока еще нет, но это вовсе не значит, что оно не появится завтра! Обязательно появится — без доносов, без эксплуатации человека человеком, без коррупции, без разного рода людей, «умеющих якобы жить в шоколаде», а на самом деле обокравших самих себя — ведь «не хлебом единым жив человек». Это про таких людей французский философ Ж.П. Сартр говорил, что «большинство людей умирает, не успев родиться». А человечеству нужен совсем другой человек — получившийся, состоявшийся, настоящий, который не будет путать приоритет своего состояния «быть» с ныне господствующим и потому так рано и безжалостно убивающим людей фактором «иметь».
Вы скажете, что такого не может быть? Неправда! Примеров победы настоящего человека над его жалкой и алчной моделью действительно не так много. Но они есть! Это те же самые Конфуций, Сократ, Платон, другие мыслители, философы, ученые, бескорыстные деятели искусств, писатели и множество простых людей, проживших свою жизнь достойно, нравственно, порядочно. Причем здесь порядочность, скажете вы? Все очень просто: большого богатства не бывает без преступления и без отступления от человеческих правил общежития — ведь алчность и порок всего лишь проявление эгоизма!
Что означает термин меритократия
Введение
Понятие «меритократии» становится все более популярно в повседневных (просвещенных) разговорах о политике и все чаще используется в организованном политическом действии. Вплоть до создания «меритократических партий». Как это надо понимать?
Появление меритократического дискурса, напоминающего, что власть должна принадлежать достойным, есть признак надвигающегося кризиса легитимности.
В том, что возглавлять общество должны «достойные», никто никогда и не думал сомневаться. Любая власть воспринимает себя как власть достойных. Подвластные могут с этим соглашаться или не соглашаться. Несогласные пытаются сменить правительство. Если политический строй не допускает смены правительства или в глазах недовольных эта смена только ставит одних недостойных на место других, это означает, что недовольные не верят в достоинства господствующего слоя, в тех, из кого вербуется актуальное политическое руководство. Когда это неверие охватывает некоторую критическую массу, наступает кризис легитимности.
В другом дискурсе это называется «революционная ситуация». Самый близкий к идеально-типическому прецедент – кризис так называемого «Старого режима» (L’ancien régime) в Европе. При старом режиме правила аристократия. Но она утратила авторитет, вопреки собственному же самоопределению – власть «лучших», «отборных», «excellent». Крепло убеждение, что господствуют недостойные и что им на смену должны прийти достойные.
Тут бы и появиться слову «меритократия». Но этого не произошло. Агентуре, считавшей себя достойной власти, гораздо удобнее было понятие «демократия». Это был традиционный (со времен античности) антоним «аристократии». При этом «народом» недовольная агентура считала не широкие плебейские массы, а «буржуа», «бюргеров», состоятельное городское мещанство, то есть саму себя.
К делу
Понятие «меритократия» появилось эпохой позже, когда оказалось, что в неспособности обеспечить «власть достойных» приходится обвинять демократию.
Агентура этого кризиса – те, кто фрустрирован своей недостаточной, как им кажется, вертикальной мобильностью. Это владельцы «человеческого капитала». Их сейчас обозначают разными этикетками: «интеллигенция» (по старинке), «профессионалы», «креативный класс» (я предложил бы этикетку «культур-буржуазия»). Типичные образцы этой агентуры – менеджеры финансовых фондов или менеджеры и звезды индустрии зрелищ (типа Жерара Депардье).
Свои цели эта агентура артикулирует по-разному. В зависимости от того, в какой сфере она оперирует и какая сфера в данном обществе более престижна (например, бизнес, государственное управление или политика). В зависимости от привычной стилистики коллективного интересантского действия (требования, жалобы, обличение, саботаж). В зависимости от привычных форм самоорганизации (партии, союзы интересов, автономные самоопределительные общности – родственные, культовые, этические).
Меритократический дискурс в разных обществах (странах) имеет поэтому разные оттенки. Они чаще всего необдуманно перемешаны, не всегда эксплицитно артикулированы, но вполне различимы, а в некоторых вариантах даже доминируют. Упор может делаться на ущербность механизма вербовки кадров в администрацию (особенно высшую), на несправедливость права частного лица присваивать весь доход, который он получает на рынке (антиналоговая фронда) и, наконец, на необходимость перестройки политического пространства с тем, чтобы у власти не могли оказаться «недостойные», – то есть на меритократию как политический строй. Строго говоря, термин «меритократия» благодаря компоненту «кратия», рядоположенному терминам «аристократия» и «демократия», вполне корректен только в этом последнем случае. Эту сторону дела мы здесь и попытаемся обсудить. Нас интересует совместимость или несовместимость меритократии и демократии и возможность меритократического дискурса переместиться из коммуникативного пространства в политическое.
Для этого нам нужно знать: 1) как адепты меритократии предпочитают отбирать в политическое руководство достойных при согласии по поводу искомых достоинств; 2) какие именно достоинства они считают адекватными задачам власти.
Представления о способах отбора разнообразны. Предпочитаться могут состязательность, наследование, кооптация.
В давние (доисторические) времена достойный властвовать определялся поединком на поле сражения. Затем рядом с этим способом стали конкурировать и другие механизмы состязательности. Это – конкуренция на рынке и экзаменационные конкурсы. И, наконец, «выборы» – центральная техническая идея либерально-демократического дискурса. Выборы – это тот же конкурс, но только с другими судьями, нежели экзамен.
Рядом с представлением, что достойные обнаруживаются в ходе состязания, всегда существовало представление, что достоинства, желательные для властвующей агентуры, на самом деле наследуются. Или они в крови. Или они передаются, даже нарастая, из поколения в поколение благодаря соответствующему воспитанию.
Оба эти способа как будто бы комбинирует кооптация. Коль скоро она осуществляется сверху, то есть уже существующей властью или экзаменационной комиссией, она придерживается принципа наследования. Разница только в том, что властвующая агентура переходит не к своим, а к приемным детям. А поскольку власть вербует себе кадры на основе конкурсов (формальных или нет), соблюдается одновременно и принцип конкуренции.
Что больше по вкусу сторонникам меритократии?
Представление, что достоинства, адекватные задачам власти, наследуются «инсайдерами», им не подходит, поскольку оно удобно только тем, кто уже господствует, а не тем, кто хочет их сместить.
К кооптации у меритократистов должно быть двойственное отношение. Они были бы за кооптацию, если бы она была справедливой согласно их собственным критериям.
Они выступают за чистую объективную состязательность. И это ставит их в трудное положение. Поскольку они считают «властью недостойных» именно ту власть, которая теперь длительно поддерживается с помощью демократической процедуры, им совсем не по вкусу должно быть всеобщее избирательное право. Им остается заменить выборы каким-либо иным способом состязания или ограничить избирательное право, оставив право голоса только достойным.
Быть может, им так и следовало бы открыто объявить, и скорее всего среди меритократистов найдется много таких, кто склоняется к такому решению в разговорах, но выступить с такой конституционной программой они не решаются. Отчасти из инстинктивной осторожности, потому что в условиях нынешней политкорректности это выглядело бы по меньшей мере экстравагантно и даже опасно, поскольку подобные антидемократические взгляды могут квалифицироваться как антиконституционные и преследоваться по суду. Отчасти из-за бедности семиотического воображения, вынуждающего их пользоваться существующими клише. Более вдумчивые меритократисты вполне понимают трудность такого возврата: одно дело не допускать участия масс в отборе достойных там, где его еще нет, и совсем другое дело отменять это участие там, где оно есть.
Некоторые меритократисты вполне искренне полагают, что концепция представительной демократии была бы вполне достаточна, чтобы обеспечить власть достойных, если бы некая самозванная клика (на сцене или за сценой) не фальсифицировала результаты выборов и (или) не прибегала бы к зловредному манипулированию электоратом.
Но, чтобы электорат выбирал действительно достойных, нужны не только технически чистые выборы, но и понимание, какие именно достоинства адекватны задачам власти.
Есть разные варианты конвенции по этому поводу, уже бывавшие в употреблении в разные времена в разных недемократических обществах.
Право на власть давала способность ее использовать для поддержания порядка – здесь таким достоинством является «сила». От простой мускульной силы («Голиаф») в примитивных человеческих коллективах до эффективно вооруженной («Давид») и далее к эффективно организованной (администрация) и обеспеченной тылом (фонды – земля или, например, собственность на средства производства).
По праву властвующими считались и те, кто располагал знанием. Точнее одним из вариантов знания. Когда-то это было магическое знание. Затем оно уступило место опытно-практическому. А потом рядом с ним появилось научное знание – политическая теория, представляющая собой в сущности метаморфированное магическое знание.
У власти часто ставились те, кому приписывалась особая умственная или нравственная одаренность, позволяющая им в любых обстоятельствах принимать правильные и справедливые решения.
Какие из этих достоинств могут стать доминирующими в условиях демократии – с тем, чтобы электорат получил возможность выбирать между достойными или недостойными?
Заметно долговременное и медленное смещение престижа от физически-материальной силы в сторону духовной, проистекающей из личной одаренности и знания. Это наблюдение созвучно представлениям о смысле истории: возвращение духа в себя (Гегель), прогресс (Маркс–Энгельс), гоминизация и ноогенез (Тейяр де Шарден), формальная рационализация (Макс Вебер).
Но, что происходит дальше, совершенно неясно. Виды «духовной силы» и ассоциированные с ней виды знания разнообразны, и тут какое-либо направленное движение вовсе не так хорошо заметно.
Формальная рационализация в историософии Вебера есть направленное движение в пределах духовности, но сам Вебер не очень уверен в его желательности и необратимости. А даже если это так, то нет достаточных оснований думать, что этому должно соответствовать перемещение права на власть к агентурам, владеющим формально-рациональным знанием.
Более того, идея поставить у власти ученых, как бы к ней ни относились сами ученые, сейчас выглядит безнадежно. Научная рациональность сознания не считается объективно адекватной эффективному политическому руководству. Скорее наоборот. И этот взгляд сильно аргументирован. Блестящий пример антисциентистской политической сатиры – роман Пьера Булля «Игры ума»[1].
Никто после опыта СССР (и прежде всего в самой России) не будет предлагать обществу поставить у власти теоретиков-проектантов. Мне кажется (не буду сейчас объяснять почему), что они еще вернутся и, что называется, riding high (на коне), но пока они сильно скомпрометированы, и публика, которой предстоит участвовать в чужих проектах, называет их авторов «утопистами» и попросту их боится.
В знаменитой книге Майкла Янга искомым свойством была объявлена «умственная одаренность»[2]. Такое впечатление, что нынешний меритократический дискурс делает ставку именно на это достоинство.
В пользу этого есть сильный довод. Объективная адекватность «способных» задачам власти очевидна. Умники у власти полезнее, чем дураки; по меньшей мере при прочих равных качествах.
Но как отличить способных от неспособных? Меритократией, конечно, можно считать власть школьных отличников и (или) обладателей высокого IQ. И меритокрактисты сильно тяготеют к этой оптике. В антисоветском фольклоре, абсолютно меритократическом по настроению и стилистике, советская власть не случайно именовалась «диктатурой троечников», из чего следовало, что она должна принадлежать «отличникам».
Но если согласиться с этим методом, то зачем нужны выборы? Отбор уже сделан на школьных экзаменах нейтральной (якобы) комиссией на основании надежных критериев.
Или мы с этим не согласны и предпочитаем, чтобы умников от дураков отличал электорат? В этом случае «способные» должны разработать собственную политтехнологию, которая дала бы возможность электорату отличить их от неспособных. Дублировать школу тут бессмысленно. Кандидаты не могут во время предвыборной кампании просто размахивать своими аттестатами.
Но даже если это сделано, то нет никакой гарантии, что электорат согласится выбрать способных только потому, что они способные. Способные, к сожалению, никак не могут понять, что разницу между способными и неспособными видят только они сами, а неспособные ее не видят. А если им эту разницу усиленно и наглядно демонстрировать, то они скорее отвергнут способных.
Это особенно относится к фактору успеха как корреляту способностей. Сам успех вызывает у публики противоречивые (по меньшей мере) чувства. Например, приобретенное богатство может считаться свидетельством способностей приобретателя, но успех достигается не только благодаря способностям – и все это знают. И особенно очевидно это для тех, кто успеха не достиг. В условиях всеобщего избирательного права денежный мешок имеет меньше всех шансов стать представителем народа. Кроме того, известно, что способности специализированы и индивид, успешный в одном деле, совершенно не обязательно будет хорошо справляться с другим.
Рассмотренные варианты достоинств не сулят их обладателям гарантии быть избранными. Два других варианта в этом отношении гораздо эффективнее.
Идея поставить у власти «виртуозов нравственности» совершенно чужда секулярному европейскому сознанию. Но в условиях кризиса легитимности именно она всплывает снова и снова. Так было в эпоху Ренессанса (Савонарола) и Реформации (автономистские фундаменталистские секты), русской революции с ее почти клинической моральной экзальтацией. Хронический дефицит легитимности российской монархии корректировался представлением о «святости» «белого царя». Советская власть, и в особенности ее центральный институт – ЧК, держался на репутации этической безукоризненности. Влиятельна эта идея сейчас и в мусульманском мире (Хомейни – идеальный образец).
Хотят того меритократисты или нет, кризис легитимности, который они стимулируют своим дискурсом, создает условия для агентур такого рода добродетелей и достоинств. Меритократически настроенные либералы в Египте и Тунисе только что убедились в этом можно сказать на собственной шкуре. Но неадекватность этих достоинств задачам политического руководства в наше время кажется очевидной, а этот вариант власти достойных опасен с гуманитарной точки зрения. На такого рода этические достоинства сами меритократисты делать ставку не могут и не будут. Если, конечно, не считать меритократическим дискурс исламских клерикалов.
Есть еще одно достоинство – мудрость опытного руководителя, обладателя экспертного, привилегированного (чтобы не сказать «тайного») знания. Но в наше время это означает, что главная кузница достойных власти – это высшая бюрократия, прежде всего партийная, именуемая часто «партократией». Меритократический дискурс об этом достоинстве не может даже заикаться, поскольку меритократисты считают, что именно эта агентура как раз ныне и властвует, при том, что недостойна этого. Между тем, электорат теперь явно предпочитает именно этот тип достоинств.
Если меритократический дискурс – это не просто пыль в глаза публике, которой хотят навязать новую аристократию, если он не хочет всерьез порвать с демократией, но при этом выйти с периферии в центр политического пространства как самостоятельная сила, а не как оппортунистическая фракция больших партий, он должен либо убедительно представить обществу одно из опробованных ранее достоинств (заново их аргументировав), либо «открыть» какое-нибудь новое, еще не обозначенное никакой этикеткой, достоинство. Не совсем ясно, возможно ли такое открытие. Иногда кажется, что нет, – как невозможно появление нового элемента за пределами таблицы Менделеева или выделение еще одного идеального типа легитимного господства, помимо тех трех, что указал в своей схеме Вебер. Но в любом случае это самая трудная проблема, потому что речь тут идет о культуре, а ее доминанты и предпочтения (статусная иерархия) достоинств не меняется по пятилеткам, и для их вызревания недостаточно творческой инициативы социальных изобретателей и пророков.
Помимо этого, достоинства, дающие право на власть, теперь уже никогда не могут стать общепринятыми. У каждого из них найдутся заинтересованные адепты, вооруженные не совсем безосновательными аргументами. Даже как будто бы архаическое утверждение того, что искомые достоинства наследственны, не столь уж абсурдно. А раз это так, то спор об этих достоинствах окажется главным идейным конфликтом и, следственно, определяет главное содержание политической жизни. Если это было не очень заметно раньше, то становится все заметнее теперь.
Это сильно подрывает самые основы меритократизма как политической программы. Потому что в этих обстоятельствах политическое пространство должно обеспечивать не столько власть достойных, сколько найти форму сосуществования разных субкультур, различающихся не только символизмом, но и общественными, хозяйственными практиками, а также формами самоорганизации. Короче, в этом пространстве должны возникнуть новые версии демократии, позволяющие институционализировать плюрализм.
Поиски таких форм сейчас идут полным ходом, но кажется, что меритократисты в них не принимают участия, отдавая их на откуп новым левым. Тут-то и обнаруживается их инстинктивное тяготение к аристократии как типу власти. Кристофер Лэш поэтому имел все основания назвать меритократию «пародией на демократию»[3].
Вся эта проблематика в меритократическом дискурсе, мне кажется, даже не осознана из-за того, что меритократическое дискурсивное сообщество навязало себе лояльность демократии. И если меритократический дискурс не обратится к ней, то меритократия как конституционный проект не состоится. Но это не значит, что тем, кто сейчас самоопределяется как меритократисты, нечего требовать от общества.
Не менее естественно требование безналогового режима и законодательного запрета любых ограничений («потолка») зарплаты. Для этого, однако, нужно прекратить разговоры о «справедливости» такого режима вознаграждения и обратиться к рациональным аргументам в пользу полной отмены регулирования распределения доходов.
А если меритократисты хотят реформировать власть, то им следует заняться обоснованием аристократии как политического устройства, более эффективного для интересов общества, чем демократия. Сейчас это, конечно, покажется политической авантюрой, но ее ни в коем случае нельзя считать незаконной. И не следует забывать, что она, если ее политесно артикулировать, вполне может стать популярной в широких массах. Широкие массы в глубине души недемократичны.
Если меритократическое дискурсивное сообщество не отрефлексирует этих возможностей как разных, то меритократический дискурс останется документацией несчастного сознания и рессентимента тех, кто считает, что общество не дает им возможности использовать свой потенциал или их недостаточно ценит.
Жаль. Потенциально восходящий социальный слой всегда имеет все основания добиваться более весомой роли в управлении общественными делами. Но, чтобы добиться этого, нужен гораздо более изощренный нормативно-политический дискурс, чем лозунг «власть – достойным». Он годится для протестов и возмущений. Может быть, хотя не наверняка, для углубления и заострения кризиса легитимности, то есть для создания революционной ситуации – по делу или не по делу. Но не для серьезной конституционной реформы, которая исторически назрела.
Заключение
Чтобы эта заметка была прочтена адекватно, я должен сделать два замечания.
Во-первых, я предложил очень обобщенную интерпретацию меритократизма как политического настроения и заранее готов к упрекам, что недооценил каких-то из ее разработок. Если так, то тем лучше. В свое оправдание я могу сказать, что на скрупулезное изучение предмета у меня не было и, может быть, не будет времени, а я всегда придерживался убеждения, что лучше рискнуть и подставиться критике, чем увязнуть в долгих подготовительных исследованиях, которые чаще всего приводят к «обзорам литературы» – не более.
Во-вторых, я не сравнивал достоинства и недостатки аристократии и демократии. Речь идет не о нынешней политической системе, а о меритократическом дискурсе и проблемах его совмещения с демократическим.
В-третьих, чтобы эта заметка не разрослась и не утратила своей сравнительно простой (чтобы не сказать «упрощенной») логики, я не стал развивать некоторые напрашивающиеся увлекательные сюжеты. Например, я не стал упоминать, что меритократический дискурс может быть не только критическим к ныне существующему строю, но и, наоборот, апологетическим. Лоялисты вполне могут утверждать, что меритократия уже установилась и дальше двигаться некуда и незачем. Или – что доступ в высший эшелон бюрократии в наше время и есть участие во власти, поскольку так называемое политическое руководство теперь стало чисто декоративным институтом.
Удачи тем, кто этими сюжетами займется.
[1] См. эссе в моем блоге: aldonkustbunker.blogspot.co.uk.
[2] Young M. The Rise of the Meritocracy, 1870–2033: The New Elite of Our Social Revolution. New York: Random House, 1957.