кафка это сленг что означает
Франц Кафка: как неудачник стал самым культовым писателем века
После смерти Франц Кафка повелел своему душеприказчику и другу Максу Броду сжечь без исключения всё им написанное, но Макс Брод не подчинился воле усопшего и опубликовал большую часть его работ, которая вскоре начала привлекать к себе внимание. И спустя 25 лет после смерти от туберкулеза он становится едва ли не самым знаковым и популярным писателем XX века. Мрачное насупленное лицо и образ несчастного человека до сих пор прельщают зрелые и не очень умы. Его боготворят, ему поклоняются, его чтят. Хотя многие его литературу не понимают. В чем же причина? В чем магия личности, которая впечатляет даже тех, кто его произведения не читал вовсе? Что же так прельщает людей, выстраивающихся в очередь на поклон его могиле и рыдающих над «Превращением»?
Франц Кафка — слишком трагическая фигура
Жизнь дает нам множество шансов хоть как-то оправдать собственное существование. И если первый этап оказался, мягко говоря, не очень удачным, то возможно, при должном старании тебе представится еще один шанс. Единственная проблема — даже в этом случае надо что-то делать, причем делать качественно, ибо дерьмо классикой стать не может.
Кафка именно таков. Сгусток комплексов, страхов и противоречий, которые не давали Францу ни жить в полную силу, ни раскрыться и превратиться в большого писателя. А всё благодаря собственному страху быть воспринятым отталкивающим как физически, так и умственно. И всё это при том, что Франц с младых ногтей крутился в обществе германоязычных поэтов Чехии. При его жизни было опубликовано всего несколько коротких рассказов, составивших очень малую долю его работ, а потому странное творчество Франца Кафки привлекало мало внимания.
Кафка разрывался между чувством и долгом — с одной стороны, Франц считал себя «должным» своим родителям, навязывающим ему юриспруденцию, с другой — его тянуло к литературе и писательству. «Всё, не связанное с литературой, я ненавижу, — записывал он, — …мне скучно ходить в гости, страдания и радости моих родственников наводят на меня безмерную скуку».
Некоторое время Кафка был простым скучным офисным работником в страховом отделе по несчастным случаям, что приводило его в полное отчаяние и еще больший пессимизм. В дневнике Франц писал: «Для меня это ужасная двойная жизнь, из которой, возможно, есть только один выход — безумие».
Боязнь быть высмеянным и непризнанным вкупе с деспотией родителей — как же это знакомо. Читая письма и дневники Кафки, понимаешь, что за 100 лет ничего не изменилось, — до сих пор непонимание и конфликты поколений мешают таким вот талантам раскрыться и наслаждаться прижизненной славой. Чтобы понять всю полноту трагедии, нужно прочитать его знаменитое письмо отцу, так и не дошедшее до адресата. Хотя Франц Кафка и винил во всех бедах отца, главными причинами его бед были неспособность подстроиться под реалии мира и гора комплексов.
И была третья группа, которая жила в Праге едва ли не с момента ее основания, жила в изолированном гетто, окруженном высокой стеной. Жила обособленно, лепя мифических големов и насылая проклятия на несчастных христиан. Это были евреи, к коим Франц Кафка и относился. Евреи, евреи, кругом одни евреи. Абсолютные чужаки, которые так и не стали своими, с которыми связывали ряд суеверий (в том числе и пресловутого голема), которых выгоняли, а потом возвращали в город. В середине XIX века гетто сделали официальным кварталом, а сынам иудейским наконец дали все гражданские права. И, казалось бы, жизнь наладилась, отец Кафки стал одним из успешнейших предпринимателей города, его дядя был генеральным директором железных дорог Испании. Но в 1897 году, когда Францу было 14, случился очередной еврейский погром. Немецкую речь, разносившуюся эхом над Влтавой, сменила чешская, Австро-Венгрия распалась на куски, образовав единую Чехословакию в 1918, а евреи так и остались чужаками.
Изгнанник, ставший везде своим
К чему этот объемный исторический экзерсис? Чтобы лучше понять ощущение ничтожности маленького человека, после смерти превратившегося в большого писателя. Франц писал: «Прага никогда не выпустит, у этой матушки те еще клешни», — вот так он любил родной город и всё равно стал его маскотом. Домов, где он бывал, проживал и останавливался — уйма, на каждом втором — мемориальная табличка, но надо отметить, что речь идет о самом читаемом немецкоязычном писателе. Отбросим стереотипы о нехороших взаимоотношениях германцев и иудеев, появившихся после Второй мировой, не стоит забывать, что это был государственный язык страны, в которой он прожил большую часть жизни. Кафка и чешским владел, но чего изменять традициям, если все твои произведения пишутся в стол, а сам ты просишь их уничтожить? Может быть, если бы Франц Кафка писал на чешском, то не стал бы таким популярным (все же на немецком говорит гораздо больше людей), но важно другое. Вот что он говорит о немецкоязычных писателях еврейского происхождения: «Они живут с тремя невозможностями: невозможностью не писать, невозможностью писать по-немецки, невозможностью писать иначе. Можно добавить четвертую невозможность — невозможность писать вообще».
И хотя еврейские погромы не затронули семью Кафки, сам он чувствовал себя чужаком, о чем писал: «Prasive plemeno — поганая кровь. Так при мне называли евреев. Не правда ли, естественно покинуть место, в котором тебя так яростно ненавидят. Героизм, который требуется для того, чтобы остаться несмотря ни на что — героизм таракана, которого тоже ничем не выжить из ванной».
Но сама ситуация абсурдна: еврей из Чехии пишет на немецком, становится символом города, который он любил, но отождествлял со злом, которое высасывает из него силу. Так что абсурд есть не только в его романах, но и во всей жизни Франца Кафки. Чужак, изгой, ставший маскотом — это ли не квинтессенция абсурда? Правда, всё поклонение писательскому гению выражается не только в паломничестве к могиле Кафки.
Например, они построили музей, сильный и впечатляющий, но после него испытываешь всю экзистенциальную глубину и ходишь два часа как мешком прибитый. Памятник в виде огромной крутящейся головы писателя и монумент пониже, где он верхом на своем костюме. А напротив того самого музея сияет изящный скульптурный комплекс: двое мужчин стоят на карте Чехии и писают на нее, вырисовывая буквы национального алфавита. Олицетворяют, конечно же, отношение правительства. И хотя у всех выдающихся чешских авторов была особенная страсть к высмеиванию общества и политиков, это абсурдное творение смотрится более логично возле музея Кафки, чем музея Чапека и Гашека.
Швейк, конечно, издевательски абсурден, «Война с саламандрами» и вовсе пугает, но с «Замком» и «Процессом» они не сравнятся, там уровень абсурдности не поддается исчислению. Этим и ценен Кафка, за это его и любят: так обличать бюрократию, как он, не мог и не может никто. За эту его уникальность его и любят.
Франц Кафка — любимец женщин
Образ забитого, запуганного собственным отцом паренька, неспособного существовать в этом мире, рисует образ закоренелого девственника поневоле. Однако у этого рефлексирующего и слабого человека не было проблем с женщинами. Женщины его влекли и вместе с тем пугали. Встречам и общению с ними Франц предпочитал письма. Сейчас это называется «хорошо устроился» — встречался, когда хотел. Но это же Кафка, и причины у него были не такие приземленные.
Четыре женщины, 3 помолвки (причем с одной женщиной дважды). Некоторые недалекие неудачники считают, что если такой затворник, как Кафка, охмурял девиц, то и у них получится. Некоторые даже считают Франца «красавчиком» — обломал женщину, дважды унизил, не пошел на брак. Но это была патологическая боязнь брака и полной потери независимости, которой и так не было. Единственную женщину, на которой Франц Кафка готов был жениться, забраковал деспотичный папаша — не дал согласия, слишком низкородная и бедная у нее была семья.
К женщинам у Кафки странное отношение. Ту, что он обломал дважды — Фелицию Бауэр — он сам называл некрасивой и говорил о сходстве ее лица с лошадиной мордой. Единственное, что его в ней привлекало — берлинская прописка. Нет, Берлин как таковой тут не важен. Важно то, что она живет далеко. Ее можно не видеть. С ней можно не разговаривать.
Зато одна женщина была под стать ему. Милена — талантливая, эмоциональная бисексуалка, балующаяся наркотиками и отлежавшая в психушке. А на вопрос, почему они расстались, отвечает Франц Кафка так: «Я любил девушку, которая тоже любила меня, но я должен был ее покинуть. Почему? Не знаю… Я очень страдал. Была ли виновата девушка? Не думаю, или, скорее, я в этом не уверен, поскольку предшествующее сравнение неполное».
Вот такой вот половой декаданс, но образ неудачника, так нагло и сурово обращающегося с женщинами, привлекает не только биографов. Дело в том, что в кумире всегда хочется видеть идеал. Но Кафка идеалом не был, как и нормальным человеком. Но женщины в его жизни дают надежду на то, что он все-таки был мужиком.
Жизненные, пугающе абсурдные произведения
И самая главная причина — это, конечно же, произведения, написанные, как любят говорить критики, кровью. Франц Кафка дал возможность людям понять, что страдание субъективно. Человек превращается в таракана, но все вокруг воспринимают это слишком по-бытовому.
Другой персонаж пытается узнать, в чем же его обвиняют. Но сделать это невозможно из-за ужасающей бюрократии. Так и ведет свою обычную жизнь Йозеф К.: в ожидании суда, пытаясь найти справедливость.
Или абсурдный роман про чужака, который пытается попасть в проклятый замок. Вся жизнь в близлежащей деревне крутится вокруг Замка, его поручений и нелепых официальных писем-уведомлений. Существование людей не имеет смысла. Главному герою советуют сблизиться с любовницей важного чиновника, чтобы получить возможность поговорить с ним. Полный абсурд, но так сильно напоминает жизнь.
Или роман «В исправительной колонии». Тот самый, про жестокую казнь, в которой специальный аппарат выцарапывает на теле человека заповедь, которую он нарушил. С каждым разом всё глубже, пока провинившийся не умрёт.
В колонии появляется новый начальник, которому такая жестокая казнь не по душе. В итоге из великой любви к аппарату палач убивает сам себя.
Казалось бы, что за бред? Что за идиотизм? Но абсурд, в общем, а если присмотреться, то начинаешь разглядывать вполне банальные элементы из жизни.
Кафкианская модель мира неоднозначна, как неоднозначен и сам абсурд. Для кого-то это злая ирония, а для кого-то настоящая боль. Франц Кафка не загоняет в рамки, поэтому каждый при прочтении видит свое. Кто-то видит свои собственные страдания, кто-то видит несовершенство мира, а кто-то слишком любит абсурд.
Кафка свой, Кафка для всех
Феномен Кафки — в его универсальности. Он вроде как для всех, но сам не относил себя ни к кому. Его трактует кто хочет и как хочет. Его причисляют к анархистам и даже борцам за независимость Чехии, а в своем дневнике он написал: «2 августа. Германия объявила войну России». Называли иудеем, а сам он на одном хасидском собрании сравнивал их с африканским племенем. Но при этом некоторый период времени, прежде чем разочароваться в иудаизме, тщательно интересовался историей и мифами иудеев. Атеисты считают его своим, хотя в бога он верил. Модернисты сделают его своим символом, Камю сделает его аргументом своей философии абсурда, экзистенциалисты провозгласят Богом.
А самому Кафке на всё это было плевать. Прикованный личной болью к трагедии жизни, Кафка острее других ощущал абсурдную компоненту бытия. Страдание сделало его визионером, и он просто-напросто стал пророком пессимизма. Но людям свойственно копать глубже, чем оно есть, выискивать всякую дрянь и трактовать по-своему.
Он сам — жертва бытия, не эпохи, не строя, не семьи, не болезни, а именно нескончаемо-мучительного бытия. Бытия, в котором так трудно — быть. Отношение Франца Кафки к миру — это отношение ребенка, столкнувшегося с мировым несчастьем — надежда на чудо. Феномен Кафки — инфантильная беспомощность перед выбором, чего бы этот выбор ни касался — службы или писательства, действия или мечты, одиночества или брака, преданности семье или бунта против нее. Страхи и душевные страдания — результат бесконечного напряжения, вызванного столкновением между внутренней и внешней реальностью, возвышенной любовью и сексом, преданностью семье и ее неприятием, притязаниями инстинкта и стремлением к духовной жизни.
В итоге
Святой покровитель Праги стараниями туристических агентств. Символ абсурдизма стараниями Камю, философ и теоретик стараниями критиков и литературных исследователей; и бог неудачников стараниями самих нытиков и неудачников. Кафка оказался писателем для всех: для тех, кто читал его книги, и особенно для тех, кто изучал его биографию. От него оторвали по куску и растащили каждый себе, не оставив ничего ему самому. Казалось бы, он родился зря, так и не реализовав свой потенциал, но время показало, что его абсурдизм с вплетенными жестокими реалиями жизни как раз очень нужен очумевшему и сходящему с ума XX веку. В этом веке читателю стали важны не только произведения, но и судьба автора. А увидев судьбу этого несчастного человека, мы нашли себе оправдание и начали искать отсутствующий у нас гений. И слава Богу, что Брод ничего не уничтожил, иначе бы нытики не поняли, что такое экзистенциальная яма, а любители хорошего чтива не узнали про потрясающе-печальную сатиру на этот мир.
Кафка в нашей жизни
1998 год прошел в России под знаком Франца Кафки: согласно рейтингам «Литературной» и «Независимой» газет, вышедшие на русском языке кафковские «Дневники» и книга французского философа М.Бланшо «От Кафки к Кафке» стали фаворитами сезона. Чем же вызван такой интерес (российского) читателя к творчеству австрийского писателя? Автор предлагаемой вашему вниманию статьи считает, что у России с Кафкой давний роман, а теперешний кризис только обнажил эту интимную связь
В недалеком прошлом практически ни одна статья в отечественных журналах, посвященная творчеству Франца Кафки, не обходилась без упоминания рассказа Анны Зегерс «Встреча в пути». Сюжет его на первый взгляд прост: в пражском кафе встречаются Гофман, Гоголь и Кафка. Под конец беседы выясняется, что расплатиться может лишь Кафка, поскольку деньги, имевшиеся в распоряжении остальных, давно вышли из обращения.
«Вымыслы» и «мистификации» писателей, которых при жизни часто называли «фантастами», по прошествии лет обернулись реальностью. И если Гофман и Гоголь о возможности подобных метаморфоз только смутно догадывались, то Франц Кафка (1883-1924) отдавал себе в этом отчет изначально. Все трое обладали удивительно тонким религиозным мироощущением, просто жизнь Кафки пришлась на эпоху, когда в умах восторжествовала идея смерти Бога и в дверь истории постучались «восстания масс», мировые войны, революции и тоталитарные режимы.
Судьба Кафки необычна: будучи евреем по национальности, он родился в Праге (есть мнение, что фамилия писателя происходит от чешского слова «kavka» галка), все свои произведения написал на немецком языке и считается австрийским писателем. «Некоронованный король немецкой прозы», по выражению Германа Гессе, оказал огромное влияние на развитие мировой литературы ХХ века. У Кафки учились совершенно непохожие мастера слова, лауреаты Нобелевской премии А.Камю, Г.Белль, Г.Гарсиа Маркес. «Родственной душой» называет Кафку В.Набоков.
Между Россией и Кафкой, пожалуй, установились особо теплые отношения. Ахматова сказала: «Кафка писал обо мне и для меня». Постоянно на слуху «кафкианская ситуация», «кафкианский мир», «мы родились, чтоб Кафку сделать былью», «с Кафкой по жизни». Евгения Кацева, одна из первых переводчиков произведений писателя на русский язык, обратила мое внимание на обилие отсылок к кафковскому творчеству в текстах кроссвордов российских газет. В России конца ХХ века существует особая аура сопричастности Кафки духу повседневных реалий. Магия кафкиад трагикомических ситуаций ощущается на каждом шагу. В них столкновение противоположностей выходит за рамки традиционного анекдота. И хотя кафкиада может быть поставлена рядом с анекдотом, смешивать их нельзя. Кафкиада принадлежит, если угодно, «высокому» стилю, поскольку в ней ярко выражена метафизическая природа смеха, метафизическая природа абсурда, столь естественного, а не сверхъестественного в анекдоте. Кафкианских историй в России не перечесть, и все они курьезные, печальные и трагические одновременно.
В годы сталинских репрессий миллионы людей с формулировками «враг», «агент», «шпион» были расстреляны и брошены в тюрьмы за то, что «рыли подземные ходы от Москвы до Бомбея». Для обозначения места жизни «по Кафке» в русском языке появилось фантасмагорическое слово ГУЛАГ. Во время перезахоронения Гоголя члены Союза писателей растаскивали бренные останки в качестве сувениров, талисманов, предметов коллекции, а может, и подарков. Гоголь, этот Орфей русской литературы, был растерзан советскими «вакханками», собратьями по перу. Ситуация вполне в духе мифологических притч Кафки.
Сегодня обычное дело прочитать в газетах заметки по типу: «Около 5 миллионов долларов из Чернобыльского фонда потрачено незаконно, неэффективно и не по назначению. /. / По результатам проверок на 94 должностных лица наложены административные взыскания (подчеркнуто мной А.С.)». «Вот уж воистину: упала звезда Полынь, а остатки ее разворовали!» комментируешь и тут же понимаешь, что получился кафкианский афоризм. Встречаются и менее драматичные ситуации, как то: в Екатеринбурге во время крупного прорыва водопровода веселый грузчик, сшибая рубли, перевозил на тележке через «разлив» не менее веселых пассажиров, охотно плативших деньги, поскольку доселе никогда так славно не катались! Подобная «веселость» выглядит как недописанный эпизод кафковского «Замка». Постановщик кинофильма «Муму» Юрий Грымов проверял искусство жизнью читал сценарий фильма собаке, стихийно перевирая то ли рассказ Кафки «Исследования одной собаки», то ли другую кафковскую вещь «Шакалы и арабы», в которой шакалы просят европейского путешественника перерезать глотки арабам-врагам и торжественно вручают для сего «благого дела» ржавые ножницы.
Словом, все по Кафке. Нетрудно заметить, что в подавляющем большинстве описанные ситуации обладают ярко выраженной иррациональной подоплекой. В том, что политические, экономические, экологические кризисы, упадки, катастрофы, неурядицы сыпятся, как снег на голову, присутствует некая историческая закономерность, если не сказать провиденциальный план. «В духе Кафки, все в духе Кафки». А что, собственно, означает «в духе Кафки»?! Кафка глубоко религиозный автор; его героем выступает современник, в сознании которого Бог либо умер, либо отдалился от мира. Однако сюжетные коллизии кафковских произведений сводятся к тому, что присутствие Бога вовсе не перестало быть повседневным и повсеместным, но сделалось более незаметным.
Сверхъестественные обстоятельства застают героев Кафки врасплох, в самые неожиданные для них моменты, в самые неудобные место и время, заставляя испытывать «страх и трепет» перед бытием. Из произведения в произведения живописуется история человека, оказавшегося в центре метафизического противоборства сил добра и зла, но не сознающего возможности свободного выбора между ними, своей духовной природы и тем самым отдающего себя во власть стихий. Говоря словами Платона, у кафковских героев не происходит «сосредоточивание и собирание души в себе самой».
Современник писателя Герман Брох очень точно заметил, что бессознательное у Кафки возведено в поэтическое выражение с почти мифологической спонтанной непосредственностью. Между тем, стихийность, духовная беззащитность души является исторически не преодоленным коллективным бессознательным русского народа. Именно в этих сферах происходит судьбоносная встреча России и Кафки, словно призванного повторить бердяевскую весть о наступлении эпохи «нового средневековья»: «Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездны».
Что примечательно, сам Кафка всегда чувствовал свою близость России. Многие зарубежные писатели, пытающиеся приблизиться к разгадке тайны «русской души», терпят фиаско. В калейдоскопе сменяющихся лиц, суждений, мироощущений редкая птица долетает до середины Днепра. Кафка долетел (все-таки «галка»!): «Безграничная, притягательная сила России. Лучше, чем тройка Гоголя, ее выражает картина великой необозримой реки с желтоватой водой, повсюду стремящей свои волны, волны не очень высокие. Пустынная растрепанная степь вдоль берегов, поникшая трава». И вдруг неожиданно: «Нет, ничего эта картина не выражает, скорее все гасит». Смысл неприятия «увиденного» им образа становится понятен при сопоставлении с другими его словами о революции 1917 года: «Чем шире разливается половодье, тем более мелкой становится вода. Революция испаряется, и остается только ил новой бюрократии. Оковы измученного человечества сделаны из канцелярской бумаги».
Духовидческое начало в Кафке позволяют ему видеть Россию, в которой он не был, но мечтал побывать. «Перечитал несколько страниц из Лондонских туманов (Былое и думы) Герцена, не понимал даже, о чем речь, и тем не менее передо мной полностью возник образ человека решительного, истязающего самого себя, овладевающего собой и снова падающего духом»; «Особый метод мышления. Оно пронизано чувствами. Все, даже самое неопределенное, воспринимается как мысль (Достоевский)». Недаром авторское участие в судьбе «маленького человека» в произведениях Кафки сродни Достоевскому! Но Россия для Кафки это не только Гоголь, Достоевский, Л.Толстой, Герцен, Кропоткин, Максим Горький, но и Шолом-Алейхем, Перец, Бялик. В сознании Кафки она запечатлелась как некое поле религиозного делания, как место встречи христианских и иудейских традиций.
Знания, полученные во время серьезных штудий русской литературы и истории наполеоновских войн, помогли Кафке при написании рассказа «Воспоминания о дороге на Кальду». В нем подробно описываются суровый сибирский быт, характеры и нравы обитателей российской глухомани. Рассказ эстетически близок прозе Андрея Платонова, выразившему русский национальный характер в контексте метафизичности бытия. Симптоматично, что машина пыток в «Исправительной колонии», возвышается над. котлованом! «Наверное, будет правильно, если над рассказом из русской жизни я буду работать всегда только после Процесса», заметил однажды Кафка. Несмотря на различный идейно-тематический план, рассказ и роман тяготеют друг к другу, и центром этого притяжения является Россия.
В 1965 году роман «Процесс» вышел на русском языке. Нетрудно представить, с какими чувствами открывали его бывшие узники сталинских и фашистских концлагерей, их родные и близкие. «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего, он попал под арест», так начинается роман. Достоверные, психологически выверенные описания мытарств главного героя, душных комнатушек судов, доносчиков, жертвы и палачей вышли словно из-под пера человека, жившего в СССР или в фашистской Германии.
Кафковский роман прижился на почве отечественной культуры благодаря глубинному соответствию ее духовным камертонам. Достаточно вспомнить, что первыми русскими святыми являются «невинно убиенные» князья Борис и Глеб. Каждое убийство невиновных повторяет убийство Христа. Поражает близость трактовок евангельского сюжета Кафкой в последней сцене романа и неизвестным русским художником конца ХV11 века в панно «Распятие с разбойниками» (хранится в Церкви Ризоположения Московского Кремля). В «Процессе» не говорится, что испытывают палачи, закалывая Йозефа К., указывается лишь, что они, «прильнув щекой к щеке», наблюдают за ним; о том, что происходит в этот момент в их душах, ясно понимаешь, глядя на «Распятие с разбойниками». На примкнувших друг к другу лицах конных стражников, ранящих копьями распятого Христа, смесь любопытства, страха, лукавства, ожидания чуда и возмездия за содеянное.
В 1974 году, когда создавался известный эмигрантский журнал «Континент», Андрей Синявский предлагал назвать его по аналогии с кафковским романом «Процессом». С конца 80-х годов интерес к «Процессу» постоянно провоцировался уже М.Горбачевым. Кафковско-горбачевские «процесс идет» и «процесс пошел» прижились в современном языке. Сам Михаил Сергеевич эту связь с Кафкой, похоже, не осознает, и на мой вопрос, не является ли «Процесс» его любимым произведением, ответил категорично: «Кафка муторный автор». Что ж, такая точка зрения не удивительна: в 50-80-е годы советская критика, объективно выступая в роли пропагандиста творчества писателя, снабжала Кафку арсеналом расхожих идеологических эпитетов, вроде «декадент», «жертва буржуазного строя», «мелкобуржуазный интеллигент», «опасный разложенец» и прочее и прочее. Упоминания о Джойсе и Прусте и раньше присутствовали на страницах советской печати, а вот о Кафке ни единого. Только во второй половине 50-х годов, когда в Европе успели сложиться целые направления в изучении его творчества, в Советском Союзе заговорили о писателе робко и мимоходом. Глубокая мистическая причастность Кафки к «проклятому вопросу» уходящего века вопросу власти сделала тенистым его путь к советскому читателю.
При поддержке: За малые деньги штакетник металлический для забора цены по выгодным ценам.