кафку сделать былью что значит
Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью
Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью
Считается афоризмом народного происхождения.
Иронически: й парафраз известной песенной строки (см. ниже) из сборника афоризмов «Гомо антисоветикус», который издал художник и литератор Вагрич Акопович Бахчанян (р. 1938). В СССР работал художником-оформителем, позже эмигрировал в США. (По инф. «Обшей газеты» от 8—14 мая 1997 г.).
Впрочем, к этому такому парафразу пришли многие авторы, независимо друг о друга. В мемуарном очерке «В мое время» (журнал «Знамя», 1999, №3) поэт Константин Ваншенкин написал: «Это при мне придумал с ходу Арсений Тарковский в Переделкине в 70-е годы».
Служит саркастическим, ироническим комментарием к нелепостям советской (российской) действительности.
Смотреть что такое «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» в других словарях:
Анекдот — У этого термина существуют и другие значения, см. Анекдоты (значения). Анекдот (фр. anecdote краткий рассказ об интересном случае; от греч. τὸ ἀνέκδοτоν неопубликовано, букв. «не изданное»[1]) фольклорный жанр, короткая… … Википедия
РОССИЯ И РУССКИЕ — Россия страна фасадов. Астольф де Кюстин Россия: сотни миль полей и по вечерам балет. Алан Хакни Россия это историческая родина инородцев. Акрам Муртазаев Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Послы славянских племен варягам в 862 г … Сводная энциклопедия афоризмов
Бахчанян, Вагрич Акопович — Вагрич Бахчанян Имя при рождении … Википедия
Вагрич Бахчанян — Дата рождения: 23 мая 1938(19380523) Место рождения: Харьков … Википедия
Бахчанян — Бахчанян, Вагрич Акопович Вагрич Бахчанян Имя при рождении: Вагрич Акопович Бахчанян Дата рождения … Википедия
Вагрич Акопович Бахчанян — Вагрич Бахчанян Дата рождения: 23 мая 1938(19380523) Место рождения: Харьков … Википедия
Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.
Кафка хорошо знал русскую культуру и литературу. В число его любимых писателей входили Николай Гоголь и Федор Достоевский. Кроме этого, он был знаком с произведениями Льва Толстого, Виссариона Белинского, Александра Герцена, Петра Кропоткина, Максима Горького и даже Михаила Кузмина. Кафка был поклонником русского балета и танцовщицы Евгении Эдуардовой. Балерина ему снилась, и в очередном сне он попросил ее станцевать чардаш.
В художественной прозе Кафки нередко встречаются упоминания о России и русских. Например, в новелле «Приговор» Георг Бендеман вспоминает своего друга, живущего в Петербурге. Писатель работал над «русским рассказом» «Воспоминания о дороге на Кальду», но этот текст остался незавершенным. Роман «Замок» возник из замысла написать «рассказ из русской жизни» «Обольщение в деревне», поэтому снежный ландшафт этой книги имеет к России самое прямое отношение.
Но, несмотря на близкое духовное родство с русской культурой (а, возможно, именно из-за него), встреча Кафки с Россией растянулась на многие десятилетия.
Россия и Кафка: первые робкие свидания
Впервые имя Франца Кафки появилось на страницах отечественной печати еще при жизни писателя. В 1922 году А. Гвоздев в статье «Экспрессионизм в немецкой драме», опубликованной в журнале «Современный Запад», положительно высказался о кафкианских пьесах, возможно перепутав писателя с драматургом-экспрессионистом Фридрихом Коффкой (1888–1951). Кстати, советский критик не так уж сильно ошибся, приписав прозаику Кафке драматургические сочинения. Позже в бумагах писателя был найден фрагмент недописанной пьесы с весьма созвучным истории СССР названием — «Страх мавзолея». Однако этот отрывок был опубликован значительно позже, чем статья А. Гвоздева.
После посмертного издания в 1925–1927 годах романов Кафки «Америка», «Процесс» и «Замок» их создатель обретает широкую известность в Европе. Однако на страницах советской печати 1930-х — начала 1950-х имя писателя практически не встречается, если не считать микроскопических и нерегулярных упоминаний в литературных обзорах. В этом отношении Кафке повезло меньше, чем другим писателям, объявленным в СССР «декадентами». Например, Марсель Пруст был издан в Москве в 1934–1938 годах, в 1935–1936 годах в журнале «Интернациональная литература» началась (но затем оборвалась) публикация романа Джеймса Джойса «Улисс», в 1935 году был напечатан большой фрагмент антиутопии Олдоса Хаксли «Дивный новый мир».
Конечно, филологи-германисты и советские интеллектуалы знали о Кафке и читали его произведения в оригинале или на других языках. Анатолий Луначарский иногда упоминал Кафку в своих лекциях. Известно, что английский философ Исайя Берлин подарил Борису Пастернаку несколько томиков Кафки на английском языке, но они не стали настольными книгами поэта. В письме Альберу Камю от 28 июня 1958 года автор «Доктора Живаго» признавался: «У меня редко бывает время, чтобы читать то, что я люблю и что меня интересует. Не читанные мною Кафка и Фолкнер ждут времени, когда я сниму их со своей книжной полки».
Несколько позже Пастернак подарил книги австрийского писателя Анне Ахматовой, на которую они произвели большое впечатление. Она часто их перечитывала, называла Кафку самым любимым писателем после Достоевского и ставила его выше Джойса и Пруста. Ахматова так выразила свои впечатления: «Он писал для меня и обо мне. […] У меня было такое чувство, словно кто-то схватил меня за руку и потащил в мои самые страшные сны». В 1960 году она написала стихотворение «Подражание Кафке». В нем Анна Ахматова использует кафкианские образы и мотивы суда, вины, наказания и сна, чтобы выразить трагическую суть многих эпизодов своей жизни.
Другие уводят любимых, —
Я с завистью вслед не гляжу, —
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.
Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
И в тех пререканиях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили: виновна она.
Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор.
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор,
И полное прелести лето
Гуляет на том берегу.
Я это блаженное «где-то»
Представить себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?
Кафкой восхищалась и Марина Цветаева. Она познакомилась с его романом «Процесс» в сентябре 1937 года, находясь во Франции. Сюжет романа совпал с драматическими событиями ее жизни. Муж поэтессы Сергей Эфрон в 1930-е годы сотрудничал с Иностранным отделом ОГПУ, работая на советскую разведку в качестве вербовщика. В сентябре 1937 года спецгруппой НКВД в Швейцарии был убит Игнатий Рейсс, советский разведчик, решивший не возвращаться в СССР. В его убийстве был обвинен Сергей Эфрон, и его семья стала персоной нон грата во многих эмигрантских кругах. Поверить этим обвинениям Цветаева отказалась. Можно представить, какое впечатление в таких обстоятельствах произвели на нее первые строчки романа «Процесс»: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест».
В письме от 4 декабря 1937 года поэту Вадиму Андрееву она провела аналогию между сюжетом романа и событиями, связанными с мужем: «Если можете — достаньте где-нибудь Le Procès — Kafka (недавно умершего изумительного чешского писателя) — это я — в те дни. […] Читала ее на Океане [городок Лакано-Осеан], — под блеск, и шум, и говор волн — но волны прошли, а процесс остался. И даже сбылся. […] Что С Я ни в какой уголовщине не замешан, Вы конечно знаете».
Кафка под запретом
Но Кафка был совершенно недоступен советскому читателю вплоть до 1964 года. Впрочем, существует апокрифическая легенда о публикации новелл Кафки в серии «Универсальная библиотека» в 1920-е годы. Однако ее следов в российских библиотеках обнаружить не удалось. Молодой Габриэль Гарсия Маркес в 1957 году побывал в Советском Союзе на VI Всемирном фестивале молодежи и студентов. Узнав, что в СССР никто не читал книг Франца Кафки, так как они еще не переведены на русский язык, он удивился и сказал: «. думаю, он смог бы стать лучшим биографом Сталина».
Франц Кафка так долго шел к советскому читателю не только потому, что его романы и новеллы читались как метафорическое изображение тоталитарного строя. И не только из-за того, что метод его письма противоречил эстетическим принципам советского искусства. Самая большая опасность кафкианского творчества для авторитарной системы в том, что оно, по мнению Льва Копелева, «противоречит всем представлениям о „полезном” искусстве — т. е. искусстве моралистическом, идеологическом, партийном, религиозном, воспитующем». Кафку невозможно истолковать однозначно: его книги можно интерпретировать и как социальные, и психоаналитические, и философские, и нравственные или религиозные метафоры. Как говорил Елеазар Мелетинский, «модель мира Кафки строится не на дизъюнкции (или/или), а на конъюнкции (и/и) и допускает „исключенное третье”». Его книги требуют напряженной самостоятельной духовной работы, своих личных выводов и оценок. Именно поэтому творчество Кафки неприемлемо для общества, стремящегося к монолитности представлений о мире.
С началом «оттепели» в СССР советские писатели получили возможность ездить в западные страны. Довольно часто в дискуссиях о литературе ХХ века их спрашивали, что они думают о Кафке, творчество которого обрело в Европе в 1950-е невероятную популярность. Его культ был настолько массовым, что в 1951 году немецкий писатель Райнхард Леттау на заседании литературного объединения «Группа 47» воскликнул: «Если Кафку упомянут еще раз, у меня начнутся судороги». А Теодор Адорно иронично писал об этом интеллектуальном культе: «Кафка в моде, его бесприютность создает уют, из него сделали бюро справок по всем вопросам человеческой души».
Но никто из советских писателей не был знаком с кафкианским творчеством. Аналогичные ситуации возникали, когда зарубежные писатели приезжали на международные конференции в Советский Союз и имя Кафки всплывало в разговоре о современной литературе. Виктор Некрасов со стыдом вспоминал об этом в книге путевых заметок «Первое знакомство» (1960): «Помню, как неловко нам было, советским писателям, когда в Ленинграде, года полтора тому назад, Альберто Моравиа спросил нас что-то о Кафке. Мы переглянулись, мы никогда не слыхали этой фамилии. Возможно, на Западе этому писателю придают больше значения, чем он заслуживает (говорю „возможно”, так как до сих пор его не читал, — опять же язык!), но слыхать-то о нем все-таки не мешало бы — его книги переведены чуть ли не на все языки мира».
После 1956 года имя Франца Кафки начинает регулярно появляться на страницах советских журналов и литературно-критических сборников, посвященных зарубежной литературе ХХ века. В этих работах большинство критиков, как правило, называют автора романа «Процесс» писателем-декадентом, который не постиг прогрессивных идей марксизма-ленинизма и поэтому находится «в лагере самой махровой реакции» (Дмитрий Затонский). Однако скрытой целью этих негативных публикаций было «ввести в культурный обиход имя Кафки посредством последовательных упоминаний в негативном контексте» (Анжелика Синеок). И с развитием либеральных тенденций во внутренней политике СССР литературоведы начинают выделять в кафкианском творчестве позитивные элементы, понемногу Кафку начинают представлять более мягко: уже не декадентом, а модернистом. Благодаря усилиям главных редакторов журналов «Иностранная литература» (Бориса Рюрикова) и «Вопросов литературы» (Виталия Озерова) творчество классика модернизма стало объектом литературно-художественной дискуссии в эпоху «оттепели».
Кафка и международные отношения
Резкий поворот в судьбе наследия писателя в Советском Союзе произошел в 1962 году в разгар хрущевской «оттепели». В Москве на Всемирном конгрессе сторонников мира Жан-Поль Сартр выразил удивление, что в СССР до сих пор нет переводов Кафки и что советские писатели настороженно относятся к его творчеству. Осенью 1962 года, когда в Москву впервые приехала группа писателей из ФРГ, Генрих Бёлль на вопрос, кто является самыми значительными современными авторами в Германии и других странах, в первую очередь назвал Франца Кафку. В ответ на недоуменную реакцию аудитории ему пришлось объяснять, кто это такой и что он написал.
Арсений Гулыга во второй половине 1960-х годов спародировал этот идеологический парадокс в сатирической заметке «Что такое Кафка?»:
Прошу разъяснить мне, что такое кафка? На последнем международном конгрессе меня спросили о моем отношении к кафке. Вопрос я отверг как провокационный. Однако в целях более эффективной борьбы с идеализмом прошу вооружить меня научными аргументами по данной тематике.
Доктор философских наук (подпись неразборчива)
Наш сотрудник взялся за выяснение вопроса. В секторе логики ему сообщили, что в современной научной литературе термин «кафка» не употребляется. В секторе эстетики корреспондента встретили и проводили унылым молчанием, а в секторе этики жизнерадостный молодой человек, с любопытством изучавший свой кандидатский диплом, заявил, что к Капке он никакого отношения не имеет, она сама во всем виновата. В секторе атеизма утверждали, что „кафка” — это древнеиндийское божество, но в секторе Востока разъяснили, что не „кафка”, а „карма”, и не божество, а совсем другое. […] Ясность была внесена только в секторе критики современной буржуазной философии. Кафка, оказывается, писатель-матернист и философ-экзистенцгибиционист, его произведения можно читать только в целях информации по особому списку».
В 1963 году в Ленинграде на Международной конференции по проблемам современного романа писатели Жан-Поль Сартр, Натали Саррот, Ален Роб-Грийе, их немецкие и итальянские коллеги открыто возражали против неприятия советским литературоведением творчества Джойса, Пруста и Кафки. Когда Константин Федин в своей речи стал повторять пропагандистские штампы о декадентской троице, Сартр сказал прямо: «Когда нам говорят о Прусте, о Джойсе, о Кафке как о писателях-декадентах, очень часто оказывается, что их просто не читали».
Почва для появления Кафки на русском языке была подготовлена и этими событиями, и общей идеологией хрущевской «оттепели». В итоге в 1964 году в январском номере журнала «Иностранная литература» появились новеллы «Превращение», «В исправительной колонии» и десять прозаических миниатюр. Это произошло почти ровно через 40 лет после смерти их автора. В 1965-м был опубликован знаменитый 600-страничный «черный том» Франца Кафки, куда вошли роман «Процесс», 39 новелл и притч. Впрочем, по словам Евгении Кацевой, переводчицы дневников Кафки, большая часть тиража была отправлена в страны социалистического лагеря.
У советских читателей, наконец-то познакомившихся с творчеством писателя в 1960-е годы, уже сами названия его произведений («Приговор», «В исправительной колонии», «Процесс») неизбежно вызывали прямые ассоциации с живой историей их страны. Согласно легенде один из знаменитых советских переводчиков считал, что название романа «Замок» следует переводить как «Кремль». Именно поэтому в 1960-е годы появляются крылатые фразы: «с Кафкой по жизни», «Кафка за Кафкой», «в гостях у Кафки», «Кафка Корчагин» и «мы родились, чтоб Кафку сделать былью». На авторство последнего, самого знаменитого выражения претендуют художник-концептуалист Вагрич Бахчанян и поэт Арсений Тарковский. Позже оно стало строчкой стихотворения Игоря Губермана: «Не будет никогда покрыто пылью / высоких наших жизней попеченье: / мы родились, чтоб Кафку сделать былью / и выполним свое предназначенье».
В 1968 году в журналах «Вопросы литературы» и «Звезда» были опубликованы фрагменты кафкианских дневников и «Письмо отцу». Однако все публикации произведений писателя обязательно сопровождались статьями советских литературоведов, вынужденных объяснять читателям, что Кафка не понял «тех сложных общественных причин, которые порождают враждебные отношения человека и общества в капиталистическом мире» (Борис Сучков). Без этих идеологических пролегоменов издание кафкианского наследия в СССР было невозможным. Кроме того, их часто писали профессиональные филологи, которые многим пожертвовали, чтобы советский читатель смог прочитать книги «антисоветского» писателя. Довольно скоро атмосфера хрущевской «оттепели» позволила отечественным литературоведам объявлять Кафку «наследником классической литературы» (Владимир Днепров) и даже «продолжателем лучших традиций европейского искусства» (Арсений Гулыга).
Но путь Франца Кафки к нашему читателю был прерван событиями в Чехословакии в 1968 году, когда советские танки вошли в Прагу. Писатель был посмертно объявлен «духовным отцом Пражской весны» и снова стал персоной нон грата в СССР. И советским литературоведам пришлось переквалифицироваться из кафковедов в кафкоедов. Например, Дмитрий Затонский, ранее позволявший себе почти нейтрально называть Кафку модернистом, снова начинает говорить о близости художника к декадентскому искусству. Постепенно имя Франца Кафки начинает все реже и реже присутствовать на страницах советской периодической печати. Публикация произведений писателя была приостановлена до середины 1980-х годов.
Только в 1988-м в журналах «Иностранная литература» и «Нева» был опубликован роман «Замок» в переводах Риты Райт-Ковалевой и Герберта Ноткина. Перевод Райт-Ковалевой шел к советскому читателю двадцать лет: он был опубликован, когда переводчица отметила 90-летний юбилей. Кстати, чтобы уберечь от цензуры свой труд, она проявила виртуозную изобретательность в использовании репрессивной терминологии: «допросы» она переводила как «опросы». Это делало текст Кафки еще более кафкианским — «ночные опросы» (!). Роман «Америка» появился в 1990 году в переводе Валерия Белоножко в журнале «Урал» и в 1991 году в переводе Михаила Рудницкого.
Вагрич Бахчанян (СССР, США) — «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
Например: «Вся власть сонетам!»
Или: «И на нашей улице будут будни».
Или: «Друг товарищу брат».
Эти речевки Бахчаняна давно стали пословицами. Самая известная, пожалуй: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
…Тёплый московский вечер 1972 года.
Возле кинотеатра «Мир» на Цветном бульваре, что напротив редакции «Литературной газеты», в поисках лишнего билета на новый американский фильм толпа народа.
Весёлой компанией – Бахчанян, Песков, Иванов, Макаров (художники «Клуба ДС») – переходим дорогу.
На вопрос: «Нет ли лишнего билетика?» – мгновенный ответ Вагрича: «А у вас нет лишнего партбилетика?»…
Вагрич и его Ирочка однажды снимались в массовке на «Мосфильме».
Познакомились с Олегом Ефремовым.
«Враги сожгли родную МХАТу!» – пошутил Бах. Ефремов от смеха запорол дубль…
Вот, например, 12 томов собрания сочинений Баха: «Сын Полкан», «Праща-оружие», «Пиковая дама с собачкой», «Отцы и дети капитана Гранта», «Сорочинская ярмарка тщеславия», «Трое в лодке, не считая собаки Баскервилей», «Женитьба бальзамированного», «Серапионовы братья Карамазовы», «Репортаж с петлей и Анной на шее», «Нецензурное слово о полку Игореве», «Витязь в тигровой шкуре неубитого медведя», «Тихий Дон Кихот».
Столкновения советской этики и авангардистской эстетики стали лейтмотивом его творчества.
Литературовед и писатель Андрей Синявский называл Бахчаняна последним футуристом.
В Бахчаняне – неиссякаемый «коктейль Молотова» – коллажи, живопись, фантастические концептуальные экзерсисы, шутки, полное отторжение стереотипов.
Малейшим сдвигом он меняет смысл, а чаще бессмыслицу штампа, догмы, идеологического или культурного фетиша.
Его книга «Вишнёвый ад» – шедевр литературы абсурда, ироническое соавторство с классиками, праздник словообразования.
Исследовать его творчество – неблагодарное дело, равное по никчёмности «туалетной бумаге для рисования».
Он делал всегда только то, что хотел.
Не было на него ни Политбюро, ни Папы.
В брошюре Top Secret Art он предлагал ознакомиться с подробным устройством советского танка, всякие втулки, шестеренки под номерами, коленвал. Инструкция на нескольких языках.
Бахчанян — не последователь и не постмодерный воскреситель, Бахчанян — отец массы современных школ, направлений, «практик».
А вот другой его опус опус: «Суета сует и всяческая суета сует и всяческая суета сует и всяческая суета сует…». И так далее, очень долго.
Вагрич Бахчанян – ироничный апостол «Клуба 12 стульев» «ЛГ», художник, автор афоризмов с тротиловым зарядом, абсурдных до блеска лозунгов типа: «Бей баклуши – спасай Россию!», пьес из трёх-четырёх фраз, задира и «мутило», как прозвал его кто-то из задетых его шуткой, уехал из СССР в 1974 году.
Страна радовала мир густым застоем. Мы сидели, пили вино в известном всей «ЛГ» кафе под кодовым названием «Наш рыгалок», и Вагрич сказал, что уезжает: «Надо рвать!».
«Ты уедешь, я уеду, кто останется?! – с нетрезвым пафосом заспорил я.
– А берёзки?!»
И споткнулся о горшок с цветами, расписанный в стиле «берёзка».
«Вот и берёзки! Уродина мать зовёт…» – улыбнулся грустный Бах.
Фразы «Но Мопассан!» и «Кремль-брюле» прорывались через идеологические засады. И даже – «Дурная слава КПСС». И «Утро нашей Родины в сосновом бору».
Узкая, но уходит глубоко.
— Как ты работаешь? Ведь твой жанр сродни поэзии…
— Похоже, да. Вдруг. В разговоре с кем-то. Две вещи сопрягаются — и вспыхивает.
Я не знаю…
— Есть в «русской Америке» люди, в диалоге с которыми ты всегда в ударе?
— Я понимаю, о чем ты говоришь…
В Москве, в 1960-х, с этим было проще.
Здесь была 16-я страница «Литгазеты»…
И все в этой редакционной комнате чувствовали себя акынами.
Стоило туда войти — ты уже был в фокусе!
В Америке с этим сложнее.
Хотя был короткий период, когда Довлатов издавал газету «Новый американец».
Вот там атмосфера была довольно приличная
Были Вайль и Генис, Довлатов, такой Гриша Поляк, издатель. И атмосфера — близкая к той, что здесь была… Но, конечно, в другом масштабе.
Потом, когда Вайль и Генис издавали журнал «Семь дней», там тоже было неплохо. Но и это недолго длилось.
— Ваши коллажи журнал Вайля и Гениса печатал разворотами…
— Это не сразу сложилось. Но когда все-таки напечатали несколько коллажей на разворот, увидели, что это привлекает внимание.
К тому же многие люди стали их вырезать и вешать на стену как плакаты. «Симбирский кот», например. Кот в духе лубка, но с лицом Ленина. Такой прищуренный…
— Что вспыхивает у тебя в памяти при слове «Довлатов»?
— Довлатов был сложный человек.
Я его даже немножко побаивался… особенно по телефону. Потому что он, когда говорил по телефону, точно читал написанный текст. Не делал никаких оговорок. Никогда не бывал косноязычен. Он всегда говорил так, будто все это уже идет в печать.
А я, как многие люди, могу оговориться, смять какую-то фразу. И я знал, что Довлатов все это фиксирует. Вообще все фиксирует. И всегда был наготове. Боялся что-то сказать не так.
— Твои книги «Ни дня без строчки», «Синьяк под глазом» и «Стихи разных лет» издала Мария Васильевна Розанова.
Каждая книга была концептуальным проектом.
В московский том 2003 года вошел явно книжный проект «Чужая душа (черновик)»: десять страниц черных квадратов с посвящением Саше Черному и Коле Чернышевскому. Есть ли еще какие-то издательские проекты?
— Была у меня еще такая бесконечная лента, на которой было написано: «Суета сует и всяческая суета сует…», — и так до бесконечности. У меня готова целая книга пьес — и длинных, и кратких. Я бы сказал, пьес для чтения.
— Ты менял в США язык и «пленэр» работы?
Твои коллажи — даже те, в которых ни буквы нет, — ясны без слов человеку с российским опытом.
Но ты четверть века видишь вокруг себя другую реальность. Для тебя она так же живописна?
— Честно сказать, я не хочу заниматься этим. Вся советская символика, все эти фразы, общие места, конструкции, которые, может быть, уже давно демонтированы, до сих пор сидят у меня в подкорке.
А там я так не влезал в это. Были какие-то попытки, русско-английские каламбуры. Но немного.
…Чем я занимаюсь?
Подменой занимаюсь. Меняю мысли, понятия, иногда букву одну. Под заголовком «Вся власть сонетам» Вайль и Генис целую статью в «Синтаксисе» написали.
Еще была одна фраза, они ее часто использовали: «Лишний человек — это звучит гордо». Это мой любимый прием. «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» я придумал, когда вышел однотомник Кафки.
Мы болтали втроем…
Оба приятеля, что были при этом, сейчас далеко. Один в Канаде — это Юра Милославский, другой в лагере, в Энгельсе, — это Эдик Лимонов (интервью 2003 года). Вот они присутствовали при рождении этой фразы.
Мы были чуть навеселе — это самое лучшее состояние, когда не пьян, а чуть навеселе. Полтора-два стаканчика — и ты в самом лучшем состоянии, чтобы заниматься словотворчеством.
Впрочем, оно тут же уходило в фольклор. Иногда ко мне и возвращалось — уже безымянным.
Помню, как-то встретил меня Витя Щапов, муж лимоновской музы, Елены де Карли-Щаповой.
Муж… Муз… — она ведь тоже пишет. Так вот, Муз меня встретил и говорит: «А! Вагрич! Вот анекдот хороший, даже в твоем стиле. Встречаются Ван Гог и Бетховен. Ван Гог у Бетховена спрашивает: «В каком ухе звенит?».
Я говорю: «Это не только в моем стиле, это я и сочинил».
Потом еще пьеса одна была, тоже осталась незаписанной.
Генис потом ее записал: «Врач выходит из Мавзолея, снимает хирургические перчатки и шепчет со слезами: «Будет жить!».
И этот сюжет ушел в народ.
Нью-йоркский режиссер-документалист Андрей Азагданский давно уже снимает фильм обо мне. Вот он хочет приехать в Москву и сделать экранизацию этой пьесы на Красной площади.
— Ты пишишь мемуары?
— Нет. Меня все время об этом спрашивают.
Но уже многое — Харьков, юность — описано в книге Лимонова «Молодой негодяй».
Ну, Эдик всегда на себя все немножко перетягивает, но все же… Толя Брусиловский написал книги «Студия» и «Место художника».
У него оказалась целая глава обо мне.
Юра Милославский, мой харьковский дружок, описал многое. Илья Кабаков написал воспоминания, Немухин написал.
Честно говоря, я не мемуарист. Все описывают, как было в жизни. А у меня есть какие-то рассказики, в основном о харьковских знакомых необычных. Как у Шукшина, знаете… чудики.
Я начинаю их писать — а потом меня куда-то заносит. Начинаю писать про Алика —был такой харьковский персонаж — и меня понесло, фантазии какие-то пошли!
Алик был одноглазый, он где-то в лагере потерял глаз.
Я не знал, как это было, но сам выдумал.
Дал прочесть Ирине. Она Алика знала. Однако спросила с ужасом: «А это правда так было?!». И, я смотрю, почти поверила…
— Как вы относитесь к новой российской деятельности Лимонова?
— Эдик сидит. Если б он был рядом с нами — ох, я бы много чего сказал…
А вообще, если делать партию, — то не относиться к этому так серьезно. А чтобы вокруг рты разевали, чтобы на знамени был Диоген верхом на собаке…
— Почему на собаке?
— Потому что киники…
— Что тебя восхищает и что тревожит в сегодняшней Америке?
— Я люблю изобразительное искусство. Музеи — восхищают. И в галереи я там люблю ходить.
А что раздражает? Политика. Ее агрессивность.
Когда иракская война обсуждалась, «Новое русское слово» отвело полосу всяким эмигрантским людям. С одним вопросом: отношение к войне?
Ну, я был против. Шемякин был против. Костя Кузьминский был против. Виктория Платова была против. У нас там есть своя писательница Виктория Платова, не та, что у вас: наша детективов не пишет.
А все остальные поддерживали войну. Я был в шоке.
Мы были в Нью-Йорке, когда произошла трагедия с близнецами-домами. Мы живем в центре Манхэттена, а это — в нижней части. Но до нас доносился запах гари с полутрупным каким-то духом…
Несколько дней мы это слышали. И окна не открывали.
— Что тебя интересует в теперешней России?
— Мы смотрели НТВ, очень его любили. Потом телевидение стало кошмарным.
— Почему кошмарным?
— Потому что они стали крутить старые передачи, такой чистый консерв. Раньше все это шло прямо из Москвы, я всегда смотрел новости по НТВ, Киселева, Сорокину, «Глас народа».
А потом они стали халтурить, пошли нарезки новостей уже в записи, старые фильмы.
За два года нам пять раз показывали одни и те же фильмы.
И все старые.
Я в Москве стал смотреть канал «Культура». И думаю, что у канала «Культура» в США очень много было бы подписчиков.
Потому что много людей, которые интересуются литературой, искусством. На Брайтон-Бич десять книжных магазинов, причем огромных! И они не прогорают.
— Есть вещи, которые ты хотел найти в Москве — и не нашел?
— Друзей своих не нашел молодыми…
Фразы Вагрича Бахчаняна:
Газета русских гомосексуалистов «Гей славяне!».
Религиозное издание «Прости, господи!».
Антисемитская газета «Жидье-битье».
Вся Правда органа ЦК КПСС. 1974
ПРИКАЗ № 4
Разрешается поднимать целину.
Взгляд орла. 1972
ПРИКАЗ № 5
Запретить:
смотреть в будущее,
варить стекло,
пребывать в полном составе,
рождаться,
попадать под категорию,
случайно встречаться,
набрасываться на еду,
бежать быстрее лани,
рассказывать всему свету,
отбивать такт ногой,
давать сигнал,
разгадывать загадки,
уходить в отставку,
освежаться после работы,
брать обратно слова,
потягиваться после сна,
издавать резкий скрежещущий звук,
переезжать с места на место.
НЕКРОЛОГ № 5
Президиум Верховного Совета СССР с глубоким прискорбием сообщает о том, что вчера после долгой и продолжительной болезни в 23 часа 59 минут скончались товарищи: Брежнев, Косыгин, Подгорный, Андропов, Гречко и другие члены Политбюро.
НЕКРОЛОГ № б
Комитет государственной безопасности сообщает о том, что 12 сентября 1979 года в 17 часов 30 минут в автомобильной катастрофе погибнет литератор Н.
НЕКРОЛОГ № 7
Такие-то и такие-то сообщают, что там-то и там-то во столько-то и по столько-то умер тот-то и тот-то на такой-то и таком-то году жизни, и выражают свое соболезнование тем-то и тем-то.
Доклад Брежнева
Дорогие товарищи! (аплодисменты)
Скоро у нас будет очень много пепси-колы, (аплодисменты)
У нас скоро будет много очень пепси-колы, (аплодисменты)
Очень много пепси-колы скоро у нас будет, (аплодисменты)
Пепси-колы очень много у нас будет скоро, (аплодисменты)
Скоро будет пепси-колы у нас очень много, (аплодисменты)
У нас пепси-колы будет много скоро очень, (аплодисменты)
Много у нас пепси-колы будет очень скоро, (аплодисменты)
У пепси-колы скоро очень много будет нас. (аплодисменты)
Скоро у будет нас очень много пепси-колы, (аплодисменты)
У много нас скоро пепси-колы будет очень, (аплодисменты)
Очень нас скоро много пепси-колы будет у! (аплодисменты)
Спасибо за внимание, (бурные, долго не смолкающие аплодисменты, раздаются возгласы «ура», «слава кпсс», «да здравствует пепси-кола»).
1) раздавить кому-либо нос в драке;
2) воспитывать чужого ребенка;
3) разорвать письмо, бумагу, платье;
4) пропустить через мясорубку женщину с ребенком;
5) собрать максимальный урожай с гектара;
6) не быть дома 5 лет;
7) постоянно быть мужчиной от 40 до 50 лет;
8) сделать из проволоки свою подпись;
9) изобразить брюшной тиф;
10) квакать.
Б Е Р Е М Е Н Н О С Т Ь
непродуманная беременность
вступительная беременность
недвижимая беременность
стремительная беременность
отвесная беременность
формальная беременность
предварительная беременность
необоснованная беременность
манерная беременность
безнадежная беременность
осуществимая беременность
привычная беременность
учебная беременность
назойливая беременность
производительная беременность
денежная беременность
гарнизонная беременность
международная беременность
боковая беременность
послевоенная беременность
халтурная беременность
западно-африканская беременность
нудная беременность
собачья беременность
вздорная беременность
нарядная беременность
пористая беременность
портативная беременность
важная беременность
живописная беременность
позитивная беременность
ненормированная беременность
неостроумная беременность
глянцевая беременность
многообразная беременность
заразная беременность
награбленная беременность
внешняя беременность
КРЫЛАТЫЕ СЛОВА
Первое
Второе
Третьего не дано
Я маленький-маленький
Ты большой-большой
Оба мы — дураки
Читать и смотреть книгу Вагрича Бахчаняна «муХ УЙма», 1998