каприз фаворита о чем
Каприз фаворита. Повести
Екатерина Маркова пишет в традициях психологической прозы. Для нее характерно чуткое внимание к пограничным душевным состояниям и жизненным ситуациям, в которых человек начинает существовать парадоксально. Ее романы и повести остросюжетны и драматичны, часто непредсказуемы как детектив. Ее герои – очень разные: нередко это люди творческих профессий, встречающиеся и расстающиеся, прощающие и умножающие зло, то зоркие до прозорливости, то незрячие до помрачения. Каждый из них, проживая уникальную жизнь, вплетает свою судьбу в непостижимо сложный узор характеров и судеб, неизменно согреваемых теплом авторского сопереживания.
Вам также может быть интересно
Сборник, подготовленный по результатам одной из международных научн..
Хайнер Мюллер — один из ведущих драматургов Германии второй половины ХХ века, наследовавший традиции..
Настоящим томом продолжается издание сочинений Г. Г. Шпета. В него вошла первая часть книги «Очер..
В монографии на материалах архивно-следственных дел, хранящихся в Государственном архиве РФ, реконст..
Книга шведского историка Л. Самуэльсона посвящена истории Челябинска и предприятий военно-промышленн..
В книгу сотрудника Аналитического центра Юрия Левады (Левада-Центр) включены работы середины и второ..
Эта книга впервые знакомит отечественную аудиторию с творчеством виднейшего из современных американс..
Сборник подготовлен в продолжение проекта «Восточные славяне в поисках новых..
Интервью с актрисой и писательницей Екатериной Марковой
НЕОБЫЧНАЯ РОЛЬ АКТРИСЫ
Пишущих стихи или прозу артистов в России не так-то и много, среди них: Михаил Ножкин, Валерий Золотухин, Людмила Гурченко, Валентин Гафт. Из их числа и актриса театра и кино Екатерина Маркова, в течение многих лет игравшая в театре «Современник». Она исполнила главные роли в фильмах «А зори здесь тихие», «Третий в пятом ряду», «Дела сердечные» и других. Одновременно по сценариям Е. Марковой сняты фильмы «Чужой звонок», «Чехарда», «Непохожая», а кроме того, она — автор нескольких сборников повестей и рассказов, переведенных на различные языки народов мира.
В последние два года у нее вышли две новые книги: роман «Актриса» и повесть «Каприз Фаворита».
Марина Переяслова: В вашем лице я встретила «своего писателя». Нечасто так бывает, что читаешь чье-то произведение, а тебе кажется, что это все про тебя, более того, что ты абсолютно солидарен с автором в его оценках и высказываниях. И тем более удивительно, что этот писатель — профессиональная актриса. Екатерина Георгиевна, давно ли вы почувствовали тягу к сочинительству?
Екатерина Маркова: Я начала писать поздно. Моя первая книжка очерков «Бабочка с озера Мичиган» вышла, когда мне исполнилось 26 лет. Это было после съемок в фильме «А зори здесь тихие», когда меня буквально распирало от ощущений и впечатлений. С фильмом мы объехали практически весь земной шар; как бы прорвали «железный занавес». И когда от увиденного, прочувствованного эмоции уже не умещались в актрисе, то пошли в слово. Но это была еще не художественная проза. Моя первая повесть «Чужой звонок» была напечатана в журнале «Юность», когда мне было 29 лет. Что было самое удивительное — ко мне потом подходили очень многие писатели, критики, просто друзья и говорили: «Как, наверное, долго ты вынашивала эту повесть, как, наверное, долго ты над ней работала…» Я при этом краснела — ведь я написала ее за две недели. Но, возможно, она созревала во мне долгие годы. Вообще, у меня как бы безотходное производство: я пишу без черновиков, сразу, абсолютно набело. Я сажусь за компьютер, и не отрываясь могу написать четыре страницы текста, но никаких записей при этом у меня нет. Конечно, в этом нет ничего хорошего, я, видимо, жутко перегружена: это значит, что в подкорке все это крутится, вызревает, я обдумываю — и выходит уже результат. Работа не на листе идет, а в подсознании. Мой папа, Георгий Марков, например, текст проговаривал, он знал, что сейчас будет писать, надиктовывал сам себе план предстоящей работы. У меня — иначе…
М.П.: Вы сразу видите все произведение целиком?
Е.М.: Хотя у меня вещи остросюжетные, я никогда не знаю, что будет дальше. Я всякий раз сажусь, что называется, перед чистым листом бумаги, даже когда повесть идет к финалу. Я сейчас заканчиваю очередную вещь, осталось несколько страниц, я, ей Богу, не знаю пока, каким будет конец повести.
Вообще многое спровоцировано моим актерским образованием, моим опытом работы в кино и в театре. В повести «Чужой звонок» есть такая сцена, когда моя героиня затаив дыхание смотрит, как пришедший по вызову сантехник (её бывшая школьная любовь) ковыряется в трубах. Для неё это потрясение: он, такой талантливый, самый многообещающий в классе, вдруг спустя столько лет явился в облике сантехника, а она на этот момент — вполне состоявшаяся художница, которая только что приехала из-за границы. Она в полном потрясении оттого, что это — Он, и она его узнала, и он её узнал… Когда я писала эти страницы, я вдруг почувствовала, что у меня темнеет в глазах и я теряю сознание. И я потом поняла в чем дело: я не только писала, я ещё и слушала, т.е. я актерски пыталась прожить этот кусочек так, как если бы это происходило на сцене, т.е. за стеной находится человек, останавливается дыхание, все уходит в слух, я замираю, а мне в это время еще и писать надо! Несколько таких моментов у меня было, особенно когда я только начинала писать. Я писала для журнала «Юность» по одной повести в год, я могла бы писать больше, но тогда больше одной публикации в год не полагалось…
Е.М.: Я и «в стол» никогда не писала, какая-то странная внутренняя организация: я вообще считаю что…, как писал Ленин, «любая неоплачиваемая общественная работа — безнравственна». Сейчас мне приходится работать как всем писателям практически бесплатно. То, что платят за книжки авторам сегодня — полное уродство, перекос, я думаю, что когда-нибудь справедливость будет восстановлена. Но я не умею писать «в стол», мне нужно знать, что мой труд кому-то нужен. Поэтому если я договариваюсь с издательством, и мне говорят: «Это мы берем», заключают договор или просто пообещают, пусть потом обманут, но я должна знать, что есть «свет в конце туннеля». Я не умею писать в никуда.
М.П.: Что для вас значит труд писателя?
Е.М.: Борис Леонидович Пастернак говорил, что Книга — кусок дымящейся совести. Наверное, в этом самое высокое предназначение писателя. Но это, как бы, по результату, а вообще любой дар, в том числе и литературный, владение словом — конечно же от Бога. Когда я сажусь за письменный стол, то читаю молитву «Перед началом любого дела»: «Без тебя, Господи, ничего не возможно творить…», а когда заканчиваю свое очередное произведение и ставлю точку, читаю молитву благодарственную: «Благодарю тебя, Господи…», потому что я очень хорошо понимаю, что без Бога невозможно написать ни строчки.
М.П.: «И просто продиктованные строчки ложатся в белоснежную тетрадь».
Е.М.: Если Господь тебя не избрал для этой миссии, то ничего не получится, хоть разбей голову о стенку.
М.П.: Но и в нашей повседневной жизни нам Богом даются люди, которые сделают вовремя нужную подсказку, не так ли?
Е.М.: Безусловно. И это огромное счастье, когда есть такой учитель, который имеет мужество сказать тебе правду. Анатолий Алексин — мой учитель, которому я показала свою вторую повесть «Тайная вечеря», и он сказал так: «Давай пройдемся по повести «для школы»». Мы сели, и я была потрясена тем, как мастер умеет преподавать урок своему ученику. Он просто брал страницу и по словам разбирал её. «Больше всего бойся расхожих слов», — говорил он мне, — «Как геолог ищет полезные ископаемые, то же золото, ищи свое слово». Я помню как в повести «Чужой звонок», готовившейся к публикации в «Юности», мне вымарали одну фразу — «Мои умные ноги привели меня к моему первому всему». Мне сказали в редакции: «Умные ноги» — это плохо». Алексин сказал: «Борись за эту фразу. Это хорошо. Это тобой рождено, и ты должна защищать свое творчество». Он сам отвоевывал каждое свое слово, и меня призывал к этому. Мы как-то с ним беседовали, и я ему рассказывала про свою очередную задумочку, и вдруг он понимает, что во мне что-то родилось интересное, и начинает оглядываться по сторонам в поисках того, где это можно записать. Видит только пачку сигарет на столе и протягивает её мне со словами: «Быстро записывай. Никогда не нужно доверять памяти. Все равно уйдет. Пиши на чем угодно. Хоть на манжетах своей рубашки, как Кальман, но записывай».
М.П.: Как уживаются в вас две ипостаси: лицедейство и писательство?
Е.М.: Театр оказался очень ревнивым моим поприщем по отношению к литературе, и если я утром писала, а вечером у меня был спектакль, я плохо его играла, и поняла это очень скоро. Двум музам служить трудно. Потом приходит какой-то опыт, и ты учишься распределяться. Вначале я не умела распределяться и эмоционально бумаге выдавала все, что могла. Происходил колоссальный выплеск, а времени на то, чтобы восстановиться, не было, и я шла играть спектакль без сил. Но я очень долго совмещала все это. А потом ушла из театра «Современник» и стала играть в антрепризных спектаклях: два-три спектакля в месяц и это было замечательно, потому что оставалось время, чтобы писать.
М.П.: Роман «Актриса» не мог, наверное, не родиться, ведь накопился большой театральный опыт? Хотелось ли вам поведать читателю свою правду о театре?
Е.М.: На самом деле все было проще. Я вначале ничего не писала о театре. Может быть мне это было тогда не интересно — «лицом к лицу лица не увидать». Даже когда я ушла из театра, то в повести «Каприз Фаворита» я лишь коснулась этой темы, и только в романе «Актриса» местом действия стали театральные подмостки. Когда я отдала в издательство «Вагриус» «Каприз Фаворита», мне там сказали: «А почему вы не пишете детективы? Ведь у вас в «Фаворите» совершенно детективный сюжет». Вообще я люблю читать высокие детективы Агаты Кристи, Чейза, а тут взяла и купила один современный отечественный детектив и ужаснулась. И появился азарт: «А почему бы не попробовать?». Кто-то из великих сказал, что писатель должен хоть один раз в жизни попробовать написать детектив. И я задумалась о том, что лучше всего я знаю театр и можно проводить очень интересные параллели. Вот так и родился роман «Актриса».
М.П.: Есть ли уже отклики на этот роман?
Е.М.: Киношники с энтузиазмом встретили «Актрису». Каких только заходов они не делали: и «Мосфильм», и студия им. Горького… режиссер из Германии приезжал.
М.П.: А почему же вы отказываетесь от экранизации?
Е.М.: Мосфильм предложил сделать двенадцать серий, это много для моего романа. И то, что идет по TV, снято очень плоско и убого. Мир театра нельзя снимать на общем свете, его нужно решать светом, полутонами. И в каждом случае с экранизацией — свои препятствия, так что пока я не решилась отдать кинематографистам свое детище.
М.П.: В «Актрисе» и «Фаворите» я не столько следила за сюжетной линией, сколько зачитывалась философскими размышлениями автора о мире. В частности мне очень близка тема незаменимых и неповторимых людей.
Е.М.: Меня очень волнуют две темы: Богоискательства и Богоизбранности, и их я продолжаю в своем новом романе «Блудница». Мою героиню зовут Мария и её небесный покровитель Мария Египетская, известная блудница Александрийская, — уникальный библейский персонаж, покаяние которой настолько превысило все её прелюбодеяния и пороки, что она признана святой и великой. Очень важно, чтобы в душе каждого человека жило ощущение уникальности и незаменимости других людей. Эта тема во мне звучит очень остро. Я буду об этом ещё думать и искать приемлемую литературную форму для разговора на эту тему. Так же, как люди, которые однажды познакомились (а никакая встреча не может быть случайной), не расстаются — их взаимоотношения в космосе, в пространстве, в другом измерении продолжают развиваться. Ловила себя не раз на мысли, что я едва — шапочно — знакома с каким-то человеком, и встретив его снова через некоторое время, вижу, что мы с ним разговариваем уже «на ты», значит существуют между людьми связи, не зависящие от общения, от внешнего рисунка отношений, они как бы идут и идут, где-то совершенно на другом уровне. Также уникальны наши связи с людьми, которых уже нет. Прошло 10 лет как ушёл из жизни мой отец. Но я с каждым годом чувствую его присутствие рядом всё более и более внятно. Может быть потому, что каждый прожитый день приближает к финалу, и встреча всё равно неизбежно произойдет, и мои отношения с папой приобретают все более определенный мистический характер. Существует масса знаков, которые я от него получаю, и существует масса неформулируемых проявлений того, что между нами есть связь, и я её чувствую очень сильно и реально. Он никуда не исчез из моей жизни, его не стало меньше в связи с физическим уходом. В моей жизни, в моих мыслях, каждодневных раздумьях он всё больше и больше принимает участие.
М.П.: Это и есть подтверждение того, что с окончанием земного пути человека не кончается связь его души с душами близких. Смерти нет и диалог может продолжаться бесконечно. И можно черпать силы даже в людях ушедших.
Е.М.: Бывает так, что когда из жизни уходят люди, нужно немного душевного мужества для того, чтобы заставить себя, чтобы они занимали прежнее незаменимое место в твоей жизни. Это дело даже в какой-то степени нравственное и подрастающего человека надо в этом плане воспитывать. Несомненно, это очень обогащает человека. Я в этом смысле пытаюсь работать над собой. У меня была приятельница, которая очень рано ушла из жизни — Надя Целиковская — большая умница, она руководила журналом «Спутник кинозрителя». Это был человек невероятной интеллектуальной мощи, она могла сутками сидеть над книгами и была невероятно одинока. Она трагически погибла. Когда она ушла из жизни, я себе сказала: «Молись за нее». Когда я хожу в церковь, то обязательно её поминаю, потому что больше некому это сделать…
М.П.: В вашей героине Тоне из «Каприза Фаворита» мне очень близок её максимализм в любви. Даже потеряв любимого, она продолжала его ощущать рядом и не могла променять ни на кого из живущих. С его уходом не ушла любовь.
М.П.: На такую любовь способен не каждый, но Господь дает каждому столько, сколько он может выдержать. Значит она была готова на такую жертвенность. Служитель Церкви возник в «Капризе Фаворита», видимо, не случайно…
Е.М.: В моей судьбе была совершенно необыкновенная встреча с дьяконом Андреем Кураевым. Он очень глубокий ученый-богослов и взял на себя крайне тяжелую миссию. Он не пошел в служении дальше дьякона сознательно, потому что служение в храме занимает все время и все силы. Я увидела его, когда он читал лекции в ДК «Меридиан», зал на 1,5 тысячи человек был буквально забит, но люди слушали его, затаив дыхание, стояла абсолютная тишина, как будто бы зал был пуст. Отец Андрей Кураев воистину призван, чтобы привести непосвященных в лоно Церкви. Он для меня явился подарком судьбы. После его лекции, придя домой, я заново открыла Евангелие и другими глазами увидела сразу все: что раньше не понимала — прояснилось. Мой любимый, святой при жизни, владыка Антоний Сурожский — глава православной церкви в Лондоне, рассказывал о себе, что он был прежде полным атеистом (как и Андрей Кураев, учившийся на философском факультете МГУ), и однажды в колледже, где он учился, его загнали на лекцию отца Павла Флоренского, он сел в задних рядах и вдруг понял, что не может не слушать, что он себе не принадлежит, все, что говорил отец Павел Флоренский — он усваивал и, взволнованный этим обстоятельством, он пришел домой и с порога, взяв в руки «Новый Завет», начал читать, не отрываясь. Читал три часа, потом поднял глаза и увидел рядом с собой Христа. Господь его избрал, и с этой минуты началось его служение. И подготовкой к этой секунде была вся жизнь, как с апостолом Павлом. Всю жизнь был гонителем христиан, одна секунда — и он обращен.
М.П.: Замечательно, что эта тема займет свое место в новом вашем романе, ну а мне остается только поблагодарить вас за этот откровенный разговор и вместе с читателями ждать ваших новых книг.
Екатерина Маркова: Чехов в обломках
Уж теперь не помню, кто предложил подготовить к экзамену по мастерству актёра самостоятельный отрывок из «Иванова» Чехова − не то я, не то Саша Кайдановский. Да и неважно. Факт тот, что запросто решили за две недели отрепетировать огромную сцену Иванова и Саши и предъявить на суд кафедры. Наглые же были, как танки, на втором-то курсе актёрского факультета Щукинского училища, да ещё стиль вахтанговской школы предполагал для раскрепощения студентов всячески поощрять сознание собственной гениальности.
Короче, обзавелись томиками чеховской драматургии и приступили. Курс у нас был многочисленный, поэтому оказалось, что захватить свободную аудиторию даже в ночное время крайне сложно. Тогда Сашка предложил:
− Слушай, давай у меня будем репетировать.
− Где это у тебя? В общаге, что ли? − ухмыльнулась я.
− Не в общаге, а в мастерской моего приятеля. Я живу там. Никита – скульптор- монументалист. Поэтому у него огромное помещение, и там вполне можно расположиться, выгородку поставить. Тем более что от училища в двух шагах.
Увидев нас, Никита накинул майку, заляпанную известью, поздоровался и в ответ на мой очередной чих, жизнерадостно заметил:
− Не пугайтесь, это пройдёт. Я уже закончил, сейчас всё осядет, и будете творить.
«Творить» в мастерской оказалось непросто. Несмотря на то что пыль осела, через два часа мы выглядели не как персонажи Чехова, а скорей напоминали Герду и Кая из «Снежной королевы», пробирающихся сквозь начавшуюся метель в ледяном царстве. Было и так дискомфортно, а тут ещё явился Иван Дыховичный, наш однокурсник и Сашкин друг.
− А ты чего нарисовался? − недружелюбно встретила я Ивана. − Репетировал бы свои отрывки. Только отвлекать будешь.
Иван оскорблённо хмыкнул, а Каин (курсовое прозвище Кайдановского) поспешно пояснил:
− Это я попросил, чтобы Ванька помог нам. Ну, как режиссёр.
Дыховичный действительно был жутко умный, с блестящим интеллектом и с явной предрасположенностью к режиссёрскому мышлению и видению. Отдавая справедливость Сашкиным доводам, я вяло кивнула. Начали проходить отрывок. Текст мы уже знали, а вот с мизансценами никак не складывалось.
Уже через полчаса Иван, превратившийся в северного оленя, бегал с горящими глазами по мастерской. Загребая ногами, он поднимал клубы извести и гипса. Я продолжала чихать и, проговаривая текст, зацепила ногой ведро с разведённым раствором чего-то красящего, опрокинула. Бросилась поднимать, но Иван закричал:
− Не останавливайся! Говори текст дальше! Накладывай его на все действия! Главное − непрерывность. Что бы ни случилось, продолжайте говорить, общаться. Не-пре-рыв-ность! Основа вахтанговской школы, заложенной Станиславским.
Каин, проговаривая текст, бросился мне помогать, поскользнулся в луже краски, удерживая равновесие, вцепился в незаконченную гипсовую скульптуру какого-то греческого воина в развевающемся хитоне. Скульптура рухнула прямо на меня, сбив меня с ног и разлетевшись на десятки огромных осколков. Выползая из-под гипсовых руин, я лихорадочно бормотала:
− Что бы с тобой ни случилось, куда бы тебя ни занесла судьба, я всегда и везде буду с тобой. Иначе я не понимаю своей жизни.
Сашка, разгребая куски гипса, задыхаясь, стонал:
− Да, да, Шурочка, да. Действительно, я говорю нелепости. Напустил на себя психопатию, себя измучил и на тебя нагоняю тоску. В самом деле, надо скорей прийти в норму. Делом заняться и жить, как все живут.
− Гениально! Дальше текст! Не останавливаться!
Но в этот момент я подняла голову, увидела над собой взмокшего Кайдановского с лицом, покрытым извёсткой, и абсолютно седой головой с кусками гипса, запутанными в волосах, и меня затрясло от смеха. Сашка, видимо, тоже наконец-то разглядел моё неузнаваемое лицо и, громко хрюкнув, закатился беззвучно, пытаясь произнести:
− Сегодня повенчаемся, а завтра. завтра. за дело.
Где-то через час мы с Кайдановским, с трудом сумевшие привести себя в надлежащий вид, медленно брели к метро. Остановились у витрины кулинарии «Прага», тупо глядели на выставленные пирожные.
− Надо бы чем-то заесть этот привкус во рту. Как будто мелом обожрался. Давай куплю эклеры.
Уже около входа в метро, доев пирожное, Саша вдруг обнял меня за плечи и сказал тихо и очень грустно:
− Знаешь. Пройдёт время, и мы будем вспоминать сегодняшнюю репетицию. И не как что-то дурацкое, а как очень-очень дорогое.
Я смотрела тогда в его серьёзное и очень отстранённое лицо и думала о том, что этот его взгляд я тоже запомню навсегда.
Спустя много-много лет я шла по Тверскому бульвару и ещё издали увидела Сашу, одиноко примостившегося на скамейке. Он тогда уже сыграл «Сталкера», был очень знаменитым и популярным актёром, сам снимал кино.
− Привет! − Я села рядом на скамейку.
На меня глянули совсем тогдашние, грустные, отстранённые глаза.
− Чего такой опрокинутый? Что-то случилось?
Каин ответил не сразу. Докурил сигарету, прикурил другую и, глубоко затянувшись, глухо спросил:
− Слушай, у тебя деньги есть?
Я поспешно нырнула в сумку, вытащила бумажник.
Саша взял его из рук и опустил обратно в мою сумку. Поморщился, как от дикой боли.
− Да нет. Ты не поняла. Много денег. Очень много.
Ничего не понимая, я поспешно ответила:
− Ну, очень много или даже просто много, конечно, нет. Но можно подумать, где занять. А. для чего тебе так много?
Сашка яростно втоптал в землю окурок:
− Мне надо доснять картину.
− Да, я знаю. Ты снимаешь «Смерть Ивана Ильича» по Льву Толстому.
− Ага! Снимал! А теперь не дают денег, чтобы закончить. Надька Целиковская для интерьерных съёмок квартиру свою отдала. Сама где-то перебивается с жильём! Да что говорить!
Каин в бешенстве вскочил, пнул скамейку, а я, сжавшись, отодвинулась подальше, опасаясь, что мне тоже может перепасть. С тем, как он легко впадал в ярость и крушил всё подряд, я столкнулась на экзамене по истории костюма. У нас был очень красивый экзамен, верней, его практическая часть. Мы актёрски представляли костюмы героев разных произведений. Саше досталась роль Понтия Пилата из «Мастера и Маргариты» Булгакова. На нём должен был быть причудливой конструкции хитон из атласной ткани. И решено было этот хитон не кроить, а заматывать в него Сашу. Это нелёгкое дело поручили мне.
Ада Владимировна, преподавательница по французскому языку, манерам и истории костюма, не раз подробно показывала мне, как обматывать Кайдановского многометровым куском ткани. Я вроде поднаторела на этом деле, а Сашка всё иронизировал по поводу того, что теперь я детально изучила все изгибы его обнажённой фигуры и что он уже привык торчать передо мной в одних трусах. А на экзамене произошла дикая накладка. Уж не помню, кто из наших сокурсников из-за болезни не пришёл на экзамен, но факт тот, что наши с Кайдановским показы костюмов, в которых мы в образе персонажей дефилировали по длинному подиуму, шли почти впритык.
Я не успевала переодеться, а мне надо было скинуть ни больше ни меньше три нижние юбки, кринолин, жёсткий корсет, в которых я вживалась в образ и пластику скрибовской героини из «Стакана воды». Я не успевала, путалась в юбках, рулон с Пилатовым облачением выскальзывал из рук, и Каин в бешенстве, швырнув мне в лицо ворох сброшенных юбок, злобно зашипел, что вообще одеваться не собирается в такой запарке и, мол, я в этом виновата. За мной не задержалось − я изо всех сил вмазала ему кулаком, попала в солнечное сплетение. Сашка согнулся вдвое, но в этот момент, к счастью, подоспела Ада Владимировна, и Понтий Пилат в должное время явился на подиум.
Всё это в одно мгновенье промелькнуло в голове, но Саша прочёл мои мысли и, улыбнувшись, сел рядом, пробормотав: «Да, здорово было, и.. никаких проблем. И где мне собрать такую кучу денег. ума не приложу!»
Фильм он свой доснял. Но какой ценой!
Сашу отпевали в храме Воскресения Словущего. Его загримированное под жизнь лицо было противоестественно розовым − наш Каин всегда был бледным. И голова на подушечке почему-то была завернута набок. Мне хотелось поправить. Но я не посмела. Кто знает, может, не случайно он отвернулся от всей этой бессмысленной суеты.