катабасис что это такое
Сошествие в иной мир Катабасис в славянской мифологии
Катабасис — происходит от греческого слова, и буквально переводится как «сошествие в ад». Термина «ад» в языческих культурах мира не существоало, однако в прошлом существовали понятия нижнего или подземного мира. В славянском язычестве нижним миром называют Навь. Именно сюда и спускались различные герои мифов и сказок всего мира.
Сошествие в подземный мир или Катабасис прослеживается в культурах разных народов — в греческой и римской мифологии, в индийских и индейских сказках, у славян, скандинавов, шумеров и так далее. В Японском синтоизме это Идзанами и Идзанаги, в германо-скандинавском язычестве сошествие в нижний мир осуществляли Один и Хермод, в Вавилоне — Иштар, в Египте — Осирис, катабасис присутствует в карело-финском эпосе Калевала и так далее.
За столетия своего существования мифы сильно видоизменились, но и сегодня можно находить свидетельства присутствия катабасиса по некоторым признакам. К примеру, тождество славянских мифов и мифов других народов мира, по признаку присутствия сошествия в иной мир, можно обнаружить в некоторых из мифах и народных сказках. Как такового прямого упоминания сошествия героя или бога в подземный мир, в мир, где живут духи умерших и боги нижнего мира, найдено не было, однако некоторые из мифов, если провести небольшой анализ, говорят об этом вполне открыто.
Одним из самых явных примеров катабасиса в славянской культуре, является новгородская сказка-былина о Садко. В этой сказке, истоки которой исследователи находят в далёком пошлом, говорится о том, как Садко попадает в подводное царство и некоторое время живёт у подводного царя. Ещё одним распространённым в русском фольклоре сюжетом является путешествие героя в логово Бабы Яги. Чаще всего, в основе сюжета таких народных сказок лежит похищение Бабой Ягой или Кощеем невесты героя. Интересно, что во многих мифах мира причиной осуществления катабасиса является именно поиск своей жены или невесты. В одних случаях, как, например, в случае славянской сказки о бабе Яге, невеста похищается и увозится в иной мир, а в другом, как, например, в древнегреческом мифе об Орфее и Эвридике, герой спускается в иной мир за умершей женой.
Миф о герое, который отправляется в дремучий и враждебный лес, чтобы выручить свою невесту, является явным катабасисом. Во всех мифах, где присутствует данный сюжет, путь в иной мир крайне сложен, а окружающие пейзажи очень мрачные, что соответствует самому понятию «подземный мир» в сознании народа. Также стоит обратить внимание на антигероев этих сказок, которыми являются либо Кощей (Кощный бог, бог кощного (костного) мира, Чернобог), либо баба Яга (богиня нижнего, подземного мира, судя по всему — Морана). Оба этих божества являются властителями подземного царства мёртвых, поэтому можно с большой уверенностью предполагать, что в глубокой древности данные сказания выглядели немного по-другому, а герой на выручку своей невесте отправлялся вовсе не в дремучий лес, а спускался в подземный мир, что роднит славянские народные сказки со сказками других народов мира.
Анимационный мультфильм: Katabasis — The way through Mishicbatllaban (Катабасис — Путь через Мишикбатллабан)
Катабасис
Термин « катабасис» может относиться к путешествию из внутренних районов страны к побережью (например, по реке), в отличие от термина « анабасис », который относится к экспедиции от береговой линии до внутренних районов страны. страна.
В поэзии и риторике термин катабасис относится к «постепенному снижению» акцента на теме в предложении или абзаце, в то время как анабасис относится к постепенному увеличению акцента. Джон Фречеро отмечает: «В древнем мире [] спуск в поисках понимания был известен как катабасис» [1], таким образом придавая мифическим и поэтическим рассказам о катабасисе символическое значение.
Odyssey
Энеида
В Метаморфозы
Когда Церера обнаруживает похищение, она идет к Юпитеру, чтобы попытаться вернуть Прозерпину. Он соглашается с тем, что ее следует вернуть, если Прозерпина не прикоснулась к какой-либо еде в преисподней. Однако она съела семена граната и не может быть возвращена на Цереру. [36] Чтобы обеспечить компромисс между Церерой и Дисом, Юпитер делит год на две части и приказывает Прозерпине проводить равные части года между своей матерью и ее мужем. С этого момента Прозерпина ежегодно совершает поездки в подземный мир, проводя там полгода. [37]
Мифологические персонажи, которые посещают подземный мир, включают:
Греческая мифология и римская мифология
Норвежская религия и финская мифология
Катабасис
Термин «катабасис» может относиться к путешествию из внутренних районов страны к побережью (например, по реке), в отличие от термина « анабасис », который относится к экспедиции от береговой линии до внутренних районов страны. страна.
В поэзии и риторике термин катабасис относится к «постепенному снижению» акцента на теме в предложении или абзаце, в то время как анабасис относится к постепенному увеличению акцента. Джон Фречеро отмечает: «В древнем мире [] спуск в поисках понимания был известен как катабасис» [1], таким образом придавая мифическим и поэтическим рассказам о катабасисе символическое значение.
Odyssey
Энеида
В Метаморфозы
Когда Церера обнаруживает похищение, она идет к Юпитеру, чтобы попытаться вернуть Прозерпину. Он соглашается с тем, что ее следует вернуть, если Прозерпина не прикоснулась к какой-либо еде в преисподней. Однако она съела семена граната и не может быть возвращена на Цереру. [36] Чтобы обеспечить компромисс между Церерой и Дисом, Юпитер делит год на две части и приказывает Прозерпине проводить равные части года между своей матерью и ее мужем. С этого момента Прозерпина ежегодно совершает поездки в подземный мир, проводя там полгода. [37]
Мифологические персонажи, которые посещают подземный мир, включают:
Греческая мифология и римская мифология
Норвежская религия и финская мифология
Катабасис что это такое
Р.В. Кинжалов
(МАЭ РАН)
В мифологии Месоамерики также присутствует тема катабасиса, но мотивировка его иная.
Большинство их изложено в различных стихотворных размерах. Наиболее содержательна и красочна версия, сохраненная в эпосе киче «Пополь-Вух» (горная Гватемала).
Два брата отправляются в подземный мир, Шибальбу, по приглашению его владык, чтобы поиграть в мяч. Там их злодейски убивают, и голову старшего брата вешают на дерево. Гулявшая в саду девушка — дочь одного из подземных владык, вступает в беседу с этой головой, беременеет от неё и спасается бегством в верхний мир к матери убитых братьев.
У молодой женщины рождаются двое близнецов.
Они вырастают, узнают о судьбе отца и дяди и отправляются в Шибальбу, чтобы отомстить. Успешно выдержав все испытания, братья побеждают владык подземного мира и становятся Солнцем и Луной.
Культовая игра в мяч является в мифе своеобразной формой борьбы враждующих сторон.
Композиция изложения этого мифа в «Пополь-Вух» достаточно сложна. В основной сюжет вплетаются дополнительные новеллы, иногда со сказочными элементами или этиологическими мотивами.
Основная тема — мщение близнецов за отца и дядю — неожиданно выливается в космогоническое окончание.
Герой-близнец, убивающий бога-владыку Шибальбы:
вытянув его за руку из раковины, он занес кремневый кинжал для решающего удара.
Сцена на вазе майя. Чама (Гватемала), 600—900 гг.
ритуальная игра в мяч
По-иному строится повествование в другом мифологическом материале из Центральной Мексики.
В ацтекской рукописи 1558 г., известной под названием «Легенда о Солнцах», содержится примечательный рассказ о путешествии бога и культурного героя Кецалькоатля в Миктлан — подземный мир, обиталище мертвых.
По представлениям древних мексиканцев, вселенная пережила четыре эры или эпохи, мы живем в пятой. Каждая из них имела свое особое солнце и заканчивалась мировой катастрофой, при которой люди погибали. В этой рукописи повествуется, как Кецалькоатль после очередной мировой катастрофы хочет возродить на земле человеческий род. Для этого ему необходимы кости древних людей. Он отправляется за ними в Миктлан.
Владыка подземного мира Миктлантекутли и его жена Миктлансиуатль встретили Кецалькоатля неприветливо. Они спросили его, зачем он пришел сюда. Кецалькоатль ответил, что боги озабочены, чтобы на земле жили бы люди, поэтому он пришел искать драгоценные кости, хранящиеся здесь. Владыка царства мертвых сказал ему, чтобы Кецалькоатль взял бы его раковинную трубу и обошел бы четыре раза владения Миктлантекутли, играя на ней.
Кецалькоатль берет трубу, но видит, что в ней нет отверстий. Тогда Кецалькоатль зовет червей, чтобы они проделали дырки, а после этого приказывает пчелам и шершням войти в трубу, и она зазвучала.
Услышав звуки трубы, Миктлантекутли разрешает взять кости. Кецалькоатль отправляется за ними, но владыка Миктлана обращается к своим слугам: «Люди Миктлана, боги! Скажите Кецалькоатлю, что он должен их кости оставить». Тогда Кецалькоатль решает ослушаться его и говорит своему двойнику: «Иди, скажи, что я их оставлю». И науаль (двойник) громогласно произнес, что он оставляет их.
Затем Кецалькоатль поднимается (объяснение этому будет дано несколько ниже) и берет драгоценные кости; на одной стороне лежали вместе кости мужчины, а на другой — кости женщины. Кецалькоатль взял их и сделал из них две вязанки.
Тогда Миктлантекутли еще раз сказал своим слугам: «Боги, неужели Кецалькоатлю действительно достанутся драгоценные кости? Боги, идите и сделайте яму.» И они сделали это. И Кецалькоатль упал в неё. Он споткнулся, его испугали перепёлки. Бог упал замертво, и драгоценные кости рассыпались, и их обклевали перепелки.
Когда Кецалькоатль воскрес, он огорчился и спросил двойника, что же ему делать.
А науаль ответил: «Раз ничего не получилось, будь что будет».
Он собрал их (кости), сделал их них сверток и отнес в Тамаончан, страну блаженных.
И как только туда пришла богиня, именуемая Киластли, она же Сиуакоатль, она смолола кости и положила их в драгоценный сосуд. Затем Кецалькоатль пролил кровь из своего детородного члена. И сразу же стали совершать обряд покаяния другие боги, а именно Апантекутли, Уиктолинки, Тепанкиски, Тлаллапанак, Цонтемок и шестой — Кецалькоатль. И они воскликнули:
«О боги, родились масеуали (простолюдины), потому что ради нас боги совершили покаяние».
Данная запись мифа, конечно, не полна. В ней отсутствуют некоторые звенья.
Может быть, это объясняется дефектами записи, может быть, здесь иные, какие-то более глубокие ритуальные причины.
Непонятно, например, падал ли Кецалькоатль в обморок один или два раза.
Не назван по имени двойник Кецалькоатля Шолотль. А это близнец Кецалькоатля, бог вечерней звезды, планеты Венера. Ночью он переправляет через глубины подземного мира с запада на восток солнечный диск. Поэтому его роль в Миктлане очень определённа.
Образ богини Киластли в произведённом обряде вполне уместен, так как она покровительница рожениц.
Этот древнемексиканский катабасис сильно отличается как от античных, так и древневосточных катабасисов (путешествие Инанны/Иштари в царство мертвых и др.). В отличие от других героев, преследующих личные цели, Кецалькоатль отправляется в Миктлан для блага будущего человечества и процветания богов, ибо люди обязаны кормить их.
И неслучайно Кецалькоатль называется в молитвах ацтеков «нашим отцом», «нашим творцом».
В изложении мифа присутствуют и сказочные элементы (слепота Миктлантекутли, труба с пчелами и шершнями, перепелки, клюющие кости мертвых).
Имеется один памятник, изобразительного искусства, отражающий, по нашему мнению, тот же миф.
Речь идет о большом каменном рельефе из Бильбао, датирующемся 527(+/-136) г. до н. э.
По краям рельефа расположены плети какого-то вьющегося растения с многочисленными овальными плодами, на которых можно различить глаза, нос и рот. На растении сидит много птиц, усердно клюющих его (перепелки?).
Этот рельеф неоднократно публиковался и комментировался.
Последним его истолковывал Парсонс в своей работе о Бильбао. Он отмечает изощрённый символизм этого памятника и считает, что здесь изображена церемония магической подготовки игрока в мяч (возможно, руководителя команды перед игрой).
По нашему мнению, сюжет рельефа — позднеклассический вариант того же катабасиса Кецалькоатля, только вместо костей здесь антропоморфные плоды, вместо Миктлантекутли с женой — более архаичная владычица подземного царства.
В известном «Кодексе Борджа» содержится очень интересная, но требующая детального изучения и разбора описание катабасиса Кецалькоатля и Тескатлипоки в царство мертвых.
Возможно, последующее исследование этой части «Кодекса» поможет и в понимании сцены на рельефе из Бильбао.
Катабасис
Содержание
Мифологический мотив
Мифологический мотив катабасиса присутствует в сказаниях о богах у самых разных народов (японские Идзанами и Идзанаги, скандинавскиe Один и Хермод, вавилонская Иштар, египетский Осирис). Этот же мотив появляется в героическом эпосе, где подвиг катабасиса совершают смертные герои, преследуя различные цели: героическое сватовство к невесте из иного мира (в наиболее архаических сказаниях — якутское Олонхо, финская «Калевала»), вызволение друга (Геракл) или жены (Орфей), поиски знаний (Вяйнемёйнен, Одиссей, Эней, нартский герой Созырко). В ряде сказаний катабасис как перемещение героя в пространстве предполагает две составляющих — спуск по вертикали и путешествие по горизонтали, но и редуцированные варианты путешествия часто содержат указание на элементы дикого и враждебного герою (или хотя бы мрачного) ландшафта. Например, в сказаниях индейцев Мезоамерики братья-герои Хун-Ахпу и Шбаланке, направляясь к владыкам преисподней (Шибальбы), помимо собственно спуска по дороге с крутыми ступенями, пересекают страшные потоки крови и гноя, преодолевают колючие заросли и узкие ущелья (Пополь-Вух). Даже в катабасисе Энея, где основной элемент путешествия (после долгого плавания по бурному морю с потерей кораблей и спутников, включая кормчего) — это спуск в пещеру, не обходится без указания на мрачный пейзаж:
Далее о пути Энея и сопровождавшей его Кумской Сивиллы аудитория узнаёт, что «шли вслепую они под сенью ночи безлюдной» (Энеида, VI, 268).
Неоднократные путешествия героев финского эпоса «Калевала», в том числе главного героя Вяйнемёйнена, в страну мёртвых, негостеприимную Похьёлу — страну мрака и тумана, неизменно предстают как плавание по неприветливому, а часто и бурному морю, и путь через леса и скалы на север. В скандинавском мифологическом эпосе (песни о богах «Старшей Эдды») путь на север от обитаемой земли приводит в горы и к холодному морю, где живут демонические антагонисты богов ётуны — инеистые великаны. «Младшая Эдда» повествует, как сын Одина Хермод, отправленный для вызволения своего брата Бальдра от великанши Хель, хозяйки страны мёртвых, девять ночей скакал верхом по глубоким и тёмным ущельям и ничего не видел, пока не достиг моста через реку, где должен был ответить на вопросы девы, охранявшей мост; затем Хермод направился по дороге в Хель, которая шла вниз и к северу. В исландских сагах дальнее плавание на восток, а затем путешествие вглубь лесов приводит героя в Биармию (то есть Пермь), демоническую страну колдунов. Аналогично, долгое плавание на лодке от острова к острову позволяет папуасскому герою достичь потустороннего мира. Кельтский герой Кухулин отправляется в далёкое странствие на север, и, минуя опасные горы, долины и страшных зверей, через «Мост Лезвия» проникает на далёкий остров к хозяйке иного мира Скатах, от которой получает секреты боевого искусства и пророчество о своей судьбе.
Из-за христианизации Руси былины не сохранили в сколько-нибудь цельной форме сюжетов о путешествии героя в потусторонний мир (хотя поздним и трансформированным отражением таких сказаний можно признать приключения Садко в подводном царстве и Ильи Муромца — в Святых горах), но подобные сюжеты можно найти в другой форме русского фольклора — волшебных сказках. Наиболее распространённый вариант этого мотива — путешествие героя сквозь непроходимую чащу, в центре которой находится Баба-Яга, мёртвая хозяйка страшного леса (В. Я. Пропп «Исторические корни волшебной сказки»); встреча с Бабой-Ягой грозит герою гибелью, если он не справится с заданиями или вопросами мёртвой колдуньи (мотив испытания).
Сходные сюжеты можно найти в индийском эпосе. В многолетних странствиях Рамы («Рамаяна») по диким лесам и стремлении достигнуть далёкого oстровa Ланки — царства демонического Раваны, похитившего его жену Ситу, также очевидны аллюзии на путешествие в потусторонний мир. Попытки героя или божества вызволить из царства мёртвых побратима, возлюбленного, сестру, жену, отца, дочь, имплицитно или эксплицитно связанные с дальними странствиями, присутствуют в качестве мотива в сказаниях самых разных народов. Подобные попытки делают Афродита, Инанна, Иштар, Дионис, Гермес, Геракл, Орфей, Деметра, Тесей и Пирифой, скандинавский Хермод, мать финского героя Лемминкяйнена, индейские Хун-Ахпу и Шбаланке, японский бог Идзанаги. Негостеприимность среды, где вынужден странствовать герой, несёт двоякую нагрузку. Во-первых, так подчёркивается «нечеловеческая» (то есть неземная) природа топоса — более или менее явное указание на его «потустороннесть». Во-вторых, враждебное окружение намекает на испытание героя — чрезвычайно важный элемент данного мотива. Pассматриваемые здесь странствия героя сопровождаются трудностями, и не все герои способны трудности преодолеть, то есть не всегда катабасис приводит к успеху, как известно из историй об Орфее, Персефоне, Пирифое, Хермоде, Хун-Ахпу и Шбаланке, и Идзанаги. Об этом Энея прямо предупреждает Сивилла:
День и ночь распахнута дверь в обиталище Дита.
Вспять шаги обратить и к небесному свету пробиться —
Вот что труднее всего!»
Представление о дальней необитаемой (то есть враждебной для земных людей) стране, как о месте нахождения потустороннего мира, и о способах её достижения формировалось в соответствии с опытом и средой обитания каждого народа. Основные варианты включают плавание к дальним берегам или островам (греки, пaпуасы), странствие по непроходимому полному опасностей лесу (восточные славяне, индийцы), по горам (индейцы Мезоамерики), либо сочетания указанных вариантов (шумеры, римляне, скандинавы, финны). Многие сказания уделяют сугубое внимание преодолению героем препятствий на пути в потусторонний мир или по его достижении. Пассивное сопротивление среды (бурное море, опасные потоки, непроходимая чаща) можно рассматривать как реликт архаических сказаний, где потусторонние силы, часто персонифицированные в виде хозяйки леса, морского царя или владыки преисподней, воздвигали препятствия на пути героя. Таковы задания Бабы-Яги, сходные элементы сохранились и в эпосе. Индейские герои, помимо выбора дороги на перекрёстке, должны отличить истинных владык Шибальбы от деревянных кукол, угадать их имена, не попасться на коварную уловку, когда им предложат сесть на раскалённую каменную скамью, и т. п.; в противном случае они не вернутся в мир живых. Змей Горыныч (исходно — владыка гор) может погубить или полонить богатыря. Гильгамеша пытаются запугать и отвратить от его затеи насельники потустороннего мира; Хермод должен пройти испытание вопросами.
Шумер
Наиболее подробное описание катабасиса героя в качестве долгого и трудного странствия присутствует в шумеро-аккадском эпосе «О всё видавшем». В поисках предка Утнапишти Гильгамеш отправляется в потусторонний мир. Герой «переплыл море, где трудна переправа», по перевалам дошёл до гор, «что восход и закат стерегут ежедневно», то есть достиг края населённого мира, где солнце проходит ночью с запада, чтобы утром взойти на востоке. Страшные люди-скорпионы предупреждают Гильгамеша: «Не ходил никто ещё ходом горным», — и угрожают ему: «Ты войдёшь и больше оттуда не выйдешь!» Пройдя двенадцать поприщ в темноте (ср. c Хермодом и Энеем), Гильгамеш попадает в каменную рощу к хозяйке богов Сидури, «живущей у пучины моря». Сидури соблазнительными речами также пытается заставить героя повернуть вспять. В это время выясняется, что внешность героя изменилась до неузнаваемости: вместо царской одежды он облачён в шкуру и «идущему дальним путём он лицом подобен», то есть принял облик мертвеца. Последний отрезок пути — ещё одно многодневное плавание, приводящее Гильгамеша в страну мёртвых:
Добравшийся до предка Утнапишти Гильгамеш («вступивший в воды смерти») к концу визита «возрождается», то есть вновь становится прекрасным и из шкур переодевается в красивое платье.
Древний Египет
Древняя Греция
Во время десятилетних странствий между падением Трои и прибытием на Итаку Одиссей проник за пределы ойкумены — освоенного человечеством пространства. Достигнув ceвepных пределов мира («край киммериян»), герой попадает в царство мёртвых, чтобы расспросить тень предсказателя Тиресия о своей судьбе. Чтобы общение с беспамятными душами мёртвых стало возможным, надо выполнить определённый ритуал — принести в жертву чёрную овцу (напившись её крови, души вновь обретают память и способность членораздельной речи) (ср. Вяйнемёйнен для вызова покойной матери читает заклинание, Аэндорская волшебница вызывает из Шеола дух пророка Самуила). Катабасис Одиссея предстаёт путешествием не по вертикали (спуск в преисподнюю), а по горизонтали — как дальнее плавание к дикой стране. Для этого необходимо пересечь Океан (по представлениям древних греков Океан — поток, окружающий обитаемую землю), достигнув низкого и мрачного берега, поросшего страшным лесом из бесплодных ракит и чёрных тополей. Это «печальная область, покрытая вечно/ Влажным туманом и мглой облаков» (Одиссея, XI, 14-15).
Литературный мотив
Видения
Сатиры
Напишите отзыв о статье «Катабасис»
Примечания
См. также
Литература
Отрывок, характеризующий Катабасис
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C’est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d’etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l’honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l’honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l’honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d’honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.