клекот аиста что означает

Аисты. Мифы, легенды, символика, поверья

Широко распространены представления о Птицах как первопредках, тотемах племени. Высказывается мнение о тотемическом происхождении голубя в древнееврейской традиции, развитием которой является, видимо, и христианская тема голубя. Почитание Аиста у славян также объясняется его тотемическом происхождении. В ряде традиций орел выступает как «первоцарь», а также как эмблема власти, в частности царской (ср. роль изображений орла в геральдике).

В мифах отмечено огромное количество примеров превращения в Птиц богов, героев, людей. В виде орла выступают Зевс и Дионис; позднее с головой орла изображался евангелист Иоанн.

Связь богов, жрецов, людей с Птицами проявляется и в мотиве проповеди (или беседы) среди птиц (тибетская легенда о Будде, беседующем с птицами, проповедь св. Франциска птицам). Понимание птичьего языка в мифологии и фольклоре приписывается обычно персонажам, которые особенно близки к природе, часто обладают магической властью над нею.

Широко бытует поверье, что аисты приносят людям младенцев. Добрым знаком, указывающим на то, что в семье скоро появится ребенок, считался прилет аистов в гнездо, расположенное вблизи от усадьбы. Если же аисты строили гнездо на крыше, то считалось, что такой дом защищен от пожара и удара молнии.

Гнездо Аиста устраивают на доме, хлеве или дереве возле жилья, используя для этого старую борону или колесо. Мотив колеса характерен и для детских закличек Аиста: «Дядька бусел, закружысь калесом! Твае детки за лесом. Не ўсе, не ўсе, палавина ў аўсе». В Подлясье колесо должен втащить наверх холостяк с помощью девушки. Повсеместно гнездо Аиста на доме является счастливой приметой. Дом, который Аист избегает, проклят; уход Аиста с гнезда предвещает запустение дома.

В славянской культуре

Аист (бочан, бусел, стерх) — особо почитаемая птица, наделяемая в народных представлениях человеческими свойствами. В легендах и весенних обрядах Аист выступает в роли охранителя и очистителя земли от гадов и прочей нечисти — змей, жаб, насекомых и нечистой силы.
Легенда связывает происхождение Аиста с человеком. Бог дал человеку мешок с гадами и велел выбросить его в море, в огонь, закопать в яму или оставить на вершине горы. Человек из любопытства развязал мешок, и вся нечисть расползлась по земле; в наказание Бог превратил человека в Аиста, чтобы он очищал землю от гадов. Со стыда у Аиста покраснели нос и ноги.

Аист может покончить с собой из ревности, самку, заподозренную в супружеской измене, судят публично и убивают.

Существует поверье о мифической земле Аистов. Болгары называют Аиста паломником, считая, что он ежегодно посещает святую землю. Верят также, что Аисты улетают на зиму в далекую землю на краю света, где, искупавшись в чудесном озере, становятся людьми, а весной, искупавшись в другом озере, вновь становятся птицами и возвращаются, так как в своей земле Господь запретил им выводить птенцов. В Польше тоже известно поверье, что Аисты улетают далеко за море, где обращаются в людей. Весной они вновь превращаются в Аистов и прилетают назад, причем человек, попав на берег того моря, тоже может таким же образом обратиться в Аиста и перелететь в их землю. Верят также, что, прилетев в теплые края, Аист мочит свой клюв в крови и становится человеком, а когда омочит себя в воде, вновь станет Аистом. По народным представлениям, совершая перелет, А. несут на себе ласточек или трясогузок.

Key words: stork, name, etymology.

Если к вам однажды вечером постучали, вы вправе подумать, что пришла в гости английская королева, но гораздо логичнее предположить, что у соседа кончились спички.

Происхождению русского слова “аист” — ‘ Ciconia’ — посвящено множество работ. Ему уделялось, пожалуй, больше внимания, чем какому-либо из других названий наших птиц. Тем не менее, проблема остается до конца не решенной. У нас нет ил­люзий, что все вопросы исчезнут после публикации этой статьи. Она посвящена в основном критическому разбору появившихся в последние десятилетия гипотез.

“Классическая” версия происхождения названия “аист” звучит так. Из средневерхненемецкого диалекта было заимствовано слово “Heister”. Это одно из старых местных названий сороки ( Pica pi­ca). Современное ее наименование в немецком языке — “Elster”. “Heister” в польском языке транс­­формировалось в “hajster”, «hajstra», затем пе­решло в украинский и белорусский языки и некоторые диалекты русского в форме “гайстер”. Название было перенесено на черного аиста ( Cico­nia nig­­ra). Эту точку зрения разделяли многие ав­­торы (Miklosich, 1886; Berneker, 1908–1913, цит. по: Grempe, 1975; Булаховский, 1948а; Преображен­ский, 1959; Антропов, 1982; Етимологічний слов­ник. 1982–1989 и др.). М. Фасмер (1986) считал такое сближение сомнительным. По мнению Б.В. Кобылянского (1976), сло­во “гайстер” было напря­мую заимствовано из не­мецкого языка в украинский без посредничества польского.

Первоначально название “аист” относилось только к черному аисту. Белый ( Ciconia ciconia) на территории России стал гнездиться лишь в XIX в. (Мензбир, 1895; см. также: Грищенко, 1996), по­этому вначале собственного названия в русском языке не имел. Вслед за ним из Белоруссии переко­чевало название “бусел” и из Украины “черногуз”, стали возникать местные диалектные наимено­вания. Позже слово “аист” стало официальным на­учным названием рода Ciconia. Таким образом, на­­звание “белый аист” не народного, а книжного про­исхождения (Лебедева, 1992). Аналогично, кстати, в украинском языке возникло название “чорний лелека”. Слово “лелека” (читается “лэлэка”) — звукоподражательное, связано с клекотом (подробнее об этом см. ниже) и первоначально относиться к черному аисту никак не могло.

Позднее к поискам “корней” названия “аист” подключились и орнитологи. М.И. Лебедева (1981) пыталась вывести его от греческого слова “Аид” — ‘подземное царство умерших и его бог’. Встретив возражения лингвистов, она легко отказалась от этой своей гипотезы, но так же легко выдвинула другую, не более обоснованную, — название “аист” восходит или к древнеиндийскому “агни” или славянскому “огнь” (Лебедева, 1992). Агни — ‘бог огня, домашнего очага, жертвенного костра’. Поиски на “санскритской почве” продолжили также Л.И. Тараненко и В.П. Белик.

Некоторые гипотезы получаются просто курьезными, потому что автор, “поймав” идею, даже не пы­тается ее до конца продумать. Так, Л.И. Тараненко (1992) в слове “гайстер” (он приводит его в форме “гайстр”) нашел “корневую первооснову” “гаст”, что, по его мнению, “означает “гостящий” (прилетающий на лето)”. Для того чтобы понять всю нелепость этого предположения, доста­точно привести оба рассматриваемых слова в их ори­гинальном написании — Heister и Gast (нем. — гость). Сходно они звучат лишь в русском языке, где есть только звук [g]. Такой же “прокол” получился и с гипотезой о происхождении слова “аист” от санскритского “бsti” — ‘есть’. По Л.И. Таранен­ко (1992), “а-асти” означало нечто запрещенное к упот­реблению, то что нельзя есть” (а — отрицание). Оказалось, однако, что “бsti” попросту означает “есть” в смысле “быть”, а вовсе не “принимать пищу” (Силаева, 1993). О.Л. Силаева (1993) подвергла справедливой критике и другие некорректные с лингвистической точки зрения версии, высказанные в упомянутой статье. Как и М.И. Ле­­бедева, Л.И. Тараненко (1995) легко расстается с этой неудачной гипотезой и сразу же предлагает новую, подобную. В санскрите нашлось слово “isti” — ‘жертва’ и ‘жертвенная пища’. “Отсюда, — заключает автор, — в целом конструкция aisti могла бы означать название птицы, которую нельзя ни есть, ни убивать даже для принесения жертвы”. По другой версии В.П. Белика и Л.И. Тараненко (1995), слово “аист” может происходить от санс­крит­ского “agasti” — ‘мудрец’.

Здесь нужно небольшое “лирическое отступление”. А. Эйнштейн считал, что научная теория должна обладать и “внутренней красивостью”, и “внешними доказательствами”. Другими словами, надо заботиться не только о стройности логической конструкции, но и о возможности найти реальные подтверждения вне ее. К сожалению, многие из упомянутых выше гипотез оказываются лишь “замками на песке”, которые смываются первой же волной. Нередко зоологи не составляют себе тру­да задуматься над тем, насколько предложенная ими гипотеза “вписывается” в закономерности языкознания. Интересно, что сказал бы орнитолог лингвисту, предложившему объединить журавлей, цапель и страусов в один отряд на том основании, что у всех их длинные ноги? Впрочем, справедливости ради надо отметить, что ничуть не лучше получается и если филологи или историки берутся выдвигать “зоологические” гипотезы только с учетом данных своих наук. Хороший пример этому — некоторые несуразные попытки толкования “темных мест”, связанных с природой, в “Слове о полку Игореве” (Шарлемань, в печати). Для того чтобы объяснить происхождение названия той или иной птицы, мало найти созвучное ему слово и предложить более или менее логичное объяснение их связи. Все это должно еще и стыковаться с данными различных наук — лингвистики, истории, этнографии, орнитологии и др. Нужно объяснить и то, как данное название могло попасть к нам, почему укоренилось. Без этого созвучные слова можно ис­кать с тем же успехом и в языке индейцев Огненной Земли или маори Новой Зеландии. Между прочим, у одного из племен австралийских аборигенов сапсан ( Falco peregrinus) называется “wolga” (Marchant, Higgins, 1993), но из этого еще не следует вывод, что слово это было заимствовано от названия великой русской реки. Никому не возбраняется, пытаясь познать тайны бытия, выдвигать самые фантастические гипотезы, но. см. эпиграф.

Однако, вернемся к нашим аистам. Санскрит мо­жет и не так велик и могуч, как русский язык, но созвучных “аисту” слов в нем можно найти еще, наверное, немало. Чтобы не дискутировать по поводу каждой из вновь появляющихся гипотез, попытаемся заглянуть в корень проблемы. То­му, кто захочет доказать происхождение названия “аист” из санскрита, придется ответить на целый ряд нелегких вопросов.

1. Каким образом это слово попало в русский язык? И М.И. Лебедева, и Л.И. Тараненко даже не пытаются к этому подойти. Они приводят лишь общие рассуждения о том, почему данное слово подходит для названия аиста. Однако подобные объяснения можно подобрать практически для любой широко распространенной и популярной птицы. Многие виды связывались у разных народов со всевозможными божествами, служили тотемами, считались священными и т. п. А ведь лингвистами установлено, что в названиях птиц большее число параллелей есть у индоевропейских народов, живущих в Европе, чем у индоевропейцев Европы и Азии. Это относится и к славянским языкам (Булаховский, 1948б). По мнению О. Шрадера (цит. по: Булаховский, 1948б), почти все сближения славянских названий птиц с индийскими, кроме гуся и утки, принадлежат к числу особенно сомнительных. Н.П. Антропов (1982) к праславянским с “индоевропейской” этимологией относит всего несколько наименований птиц.

2. Если слово “аист” имеет такое древнее происхождение, то, образно говоря, где оно так долго пряталось? Слова “агист” и “оист” зафиксированы в русском языке только в XV–XVI вв., а “аист” — лишь в XVII в. (Лебедева, 1992). Впрочем, как указывает Г. Гремпе (Grempe, 1975), наличие в XVII в. фамилий Аистов и Аист говорит о большей древности этого слова. Все же никаких следов его даже в древнерусском языке нет, не говоря уже о праславянском. Нельзя согласиться с Л.И. Тараненко (1992), предполагавшим, что “как за­прет­ный секрет тотема слово “аист”, “аисты”, живя в языке, могло продолжительно сохраняться без письменной фиксации, окончательно проявившись уже после того, как название потеряло связь с та­бу и перешло в разряд нарицательных”. После введения христианства на Руси церковь активно боролась с проявлениями язычества, и в своих “Поучениях” ее иерархи открытым текстом называли “идолов”, “бесов” и т. п., которым нельзя поклоняться. Им-то чего бояться языческих табу? Но аисты нигде не упоминаются. Причем нет этого слова ни в письменных источниках, ни в старых топонимах. А ведь географические названия очень консервативны, они переживают и народы, и языки. Тура в Украине нет уже несколько столетий, но остались десятки названий населенных пунктов, рек, урочищ. Давно исчезли и черные клобуки, жившие на южном порубежье Киевской Руси, а некоторые данные ими названия сохраняются до сих пор. Что же это за слово-невидимка?

3. Почему даже в языках, близких к русскому, нет названий, производных от слова “аист” (диа­лект­ные его варианты не в счет)? Так, украинское слово “лелека” имеет очень древние корни. “Laqa­laqa”, “laqlaqqu”, “raqraqqu” и подобные им звукоподражательные названия употреблялись еще в шумерском и аккадском языках Древней Месопотамии (Schьz, 1986). Очевидно, эта территория и бы­ла “эпицентром” происхождения целого семейства названий, многие из которых широко распространены и сейчас в Средней и Южной Азии, Турции, на Балканах, в арабских странах. Немецкое название “Storch” также породило целую волну заимствований: болгарское щъркел, македонское штрк, словенское љtorklja, латышское starkis, молдавское cocostirc и др. Правда, не все лингвисты согласны, что такие славянские названия заимствованы из германских языков, поскольку существовали старославянское слово “стръкъ” и древнерусское “стьркъ”. Можно предположить и древнее родство между славянскими и германскими формами (Клепикова, 1961). Но происхождение их для нас в данном случае не так важно, главное, что древнее слово породило целый “веер” родствен­ных наименований. Старое латинское название ci­co­nia продолжает свою жизнь в итальянском ci­co­gna, французском cigogne, испанском cigьeсa и др.

Между прочим, на языке хинди, который имеет, наверное, несколько большее отношение к санскриту, чем русский, черный аист называется “surmal”, белый — “lag-lag”, шерстистошейный ( Ciconia episcopus) — “laglag” (Hancock et al., 1992). Последние два названия являются звукоподражательными.

В древнерусском языке существовало свое название аиста — “стьркъ” или “стеркъ” (Срезневский, 1989). Означало оно, по всей видимости, также черного аиста, а возможно относилось и к другим длинноногим птицам, например, журавлям. В пользу этого может свидетельствовать приводимая И.И. Срезневским цитата из “Златоструя”: “Вра­номъ и стьркомъ главатица оукрашаеши”, т. е., очевидно, идет речь об украшении черными перьями. Конечно, само по себе это еще ничего не доказывает, поскольку и у белого аиста есть черные перья, да могли иметься в виду и не только они, но все же такое соседство “стерка” с вороном ( Corvus corax) весьма симптоматично.

Вообще гипотеза В.П. Белика и Л.И. Тараненко (Belik, Taranenko, 1993; Белик, Тараненко, 1995) о сакральном значении черного аиста в древности, на которой в значительной степени базируется “санскритская” версия, имеет много слабых сторон. Она звучит достаточно интересно, но получается какой-то абстрактной, оторванной от реальной жизни. Ее сложно применить к какому-либо народу кон­кретно. По крайней мере к Киевской Руси она никак не лепится. Мы, конечно, плохо знаем верования и мифологические представления наших предков, но не настолько же плохо. Птицы, бывшие свя­щенными или почитаемыми в языческие времена на Руси, известны (см., например, Митрополит Іларіон, 1994). Вид, на уничтожение которого было наложено сакральное табу, это вам не какой-нибудь вестник весны. Хоть какие-то следы его обожествления должны сохраниться. Если даже строго соблюдалось табу на упоминание птицы в письменной форме, то остались бы устные предания. Ты­сячелетие боролась христианская церковь с языческой табуированной лексикой (грубо говоря — матом), но она процветает и по сей день.

Один из основных аргументов — остатков черного аиста не находят при раскопках стоянок и го­-родищ от палеолита до средних веков (Белик, Тараненко, 1995). Но это еще ни о чем не говорит. Во-первых, объяснить такие факты можно и по другому — на эту птицу по какой-либо причине просто не охотились. Например, украинец или русский без особой нужды не станет есть лягушку, змею или собаку, хотя они отнюдь не являются священными. Если бы остатков черного аиста не находили в поселениях какого-либо одного народа или древней культуры, но они встречались в других, это могло бы быть неплохим аргументом. Но таких остатков вообще не находят. За прошедшие тысячелетия на территории Восточной Европы сменилось много народов, культур и, естественно, верований. Вряд ли во всех их черный аист занимал место священной птицы. Значит может быть причина и более общего характера. Например то, что черный аист является энергетически невыгодной добычей. Гоняться за скрытной и осторожной лесной птицей, когда вволю доступной и главное более крупной дичи, особого смысла нет.

Черный аист был священной птицей у викингов. Его древнее название — Odensvala (ласточка Одина). На юге Швеции сохранилось немало топонимов, связанных с ним (Forsberg, Aulйn, 1993). Варяги, конечно, могли бы занести представления о священности черного аиста и на Русь. Никаких следов этого, однако, как уже говорилось, мы не видим.

Более чем сомнительными нам представляются и попытки вывести слово “аист” от этнонимов или тем более гидронимов. Гипотеза М. Фасмера (1913), в обоснованности которой он сам впоследствии сомневался, иногда и сейчас всплывает как равноправная с другими, более обоснованными (Бе­лик, Тараненко, 1995). Но названные авторы сами отмечают, что ско­­рее можно ожидать обратного, когда жи­­вотные дают названия этносам. В древние времена роды и фратрии нередко именовали по названиям их то­темов: род Ворона, род Бобра и т. п. Впоследствии эти наименования могли закрепляться за целыми племенами. Так, индейское племя тлинкитов дели­лось на две фратрии — Волка и Ворона. У бечуанов (Африка) названия отдельных племен сохранили тотемическое значение и по сей день: батау пере­водится как “народ Льва”, батлапи — “на­род Ры­бы” и т. д. (Соколова, 1972). Названия же птиц, возникшие от этнонимов (типа индейки), — чаще видовые, как бы уточняющие “происхождение” того или иного представителя данного рода: сирий­ский дятел ( Dendrocopos syriacus), эскимосский крон­шнеп ( Numenius borealis), немецкое название кольчатой горлицы ( Streptopelia decaocto) Tьrken­taube (турецкий голубь) и т. п. Многие из них яв­ляются чисто книжными. Индейка ( Meleagris gallo­pavo) тоже раньше была индейским петухом (Даль, 1978–1980).

Л.А. Булаховский (1948а) выделяет группу на­званий птиц по народам. Сближение имеет в виду внешность, особенности характера и т. п. Но такие наименования диалектные и мало распространенные, кроме того, во многих случаях это переосмыслен­ные названия другого происхождения. Так, укра­ин­­ское диалектное название степной тиркушки ( Gla­reola nordmanni) «киргиз» (Булаховский, 1948а) — не что иное, как измененное давнее звуко­подра­жательное наименование. Другая его форма — «кир­гик» — достаточно ясно об этом свидетельствует. Еще одно украинское диалектное название тиркушки — «гри­цик» — такое же переосмысление, но «в дру­гую сторону».

В.П. Белик и Л.И. Тараненко (1995) не учи­ты­вают еще один существенный момент. Эстиями (Aes­tii) Тацит обобщенно называл балтийские племена, жившие к востоку от Вислы. Слово это он заим­ствовал у германцев. На один из финно-угорских народов, предков нынешних эстонцев, название было перенесено лишь в IX–XI вв. (Грушевський, 1994). Топонимы типа “Aistmares” (старое литов­ское название Вислинского залива) также про­ис­ходят скорее от этноса, чем от птицы. В связи с этим, именовать Эсто­нию “страной аистов” не­сколь­ко преждевре­мен­но. По мнению Л.А. Булаховского (1948а), кста­ти, лишь в единичных случаях есть основания пред­полагать проникновение в восточ­нославянские язы­ки названий птиц балтийского происхождения.

Благодаря значительному месту, которое белый аист занимает в мифологии различных народов, у любителей построения красочных гипотез происхож­де­ния его названий в разных языках большой по­пулярностью пользуются всевозможные божества и стихии. Ах, какой соблазн связать украинское на­звание “лелека” со славянским богом любви Лелем! В это созвучие так красиво вписывается всем известное поверье, что белый аист приносит детей. Не удивительно, что такая гипотеза действительно есть, по крайней мере о ней упоминает в своей книге В.Е. Борейко (1996). Правда, аист при­­носит детей не только славянам, но и немцам и многим другим народам, у которых любовью “заведовали” другие боги. С другой стороны сходные названия есть у большого количества соседних народов, куда Лель уже “не дотягивался”. Узбекский коллега Э. Шерназаров слово “лелека” понял без перевода. Но на такие “мелочи” можно не обращать внимания ради столь поэтично звучащей гипотезы. Увы, это лишь радужные переливы на мыльном пузыре.

По нашему мнению, белый аист заселил Украину в XV–XVII вв., когда языческие боги были уже не в фаворе (Грищенко, 1996), но допустим, что это предположение ошибочно, и он был там и раньше, или что влияние язычества еще было достаточным для возникновения названия и позже. Тогда как объяснить наличие множества родственных с “лелекой” названий, например, у арабов, турков и народов, которые с ними тесно контактиро­вали? У славян они распространены только на Балканах и в Украине (Клепикова, 1961). Да и по пер­­во­начальному варианту поверья белый аист приносит души детей, а вовсе не их самих (Gattiker, Gat­tiker, 1989). Оно, очевидно, восходит еще к древ­­ним представлениям, что птицы были посредниками между небом и землей и переносили души людей. Доисламские бедуины считали, что после смерти тела душа продолжает существовать в облике птицы (Gattiker, Gattiker, 1989). Именно отсюда берет начало распространенное у мусульман поверье, что в белых аистов превращаются души правоверных, не совершивших предписанного Кораном паломничества к гробу пророка Магомета.

Звукоподражательное или, как говорят лингвисты, ономатопеическое происхождение слова “лелека” не вызывает сомнения. В отличие от названия “аист”, особых разногласий у языковедов по нему нет (Клепикова, 1961; Етимологічний словник. 1982–1989 и др.). Трещание клювом белого аиста многие народы передают сходно: укр. – клекіт, рус. – клекот, нем – Klappern и т. п. Везде слышится слог “лэк”, “лак”, “лап”. О том же, что сло­­­во это все-таки является заимствованным, свидетельствуют распространенные в некоторых укра­инских говорах собственные звукоподражательные названия белого аиста: “клекотун”, «ґлекотень», “клекотень”, “дле­котень” (Лисенко, 1974; наши дан­ные). Они не начинаются с “л”. “Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы”, — писал А. Блок. Сложно сказать, как насчет скифов, но вот “азиатских” слов — тюркоязычного происхождения — и в укра­инском, и в русском языках предостаточно.

По нашему мнению, “классическая” версия вполне удовлетворительно объясняет происхождение наз­вания “аист”. Во всяком случае она делает это луч­­ше, чем любая другая. Неясными остаются лишь некоторые детали. Слово “гайстер” превратилось в “аист” путем упро­щения произношения. Подобным образом появилось украинское слово “бурштин” (янтарь) из немецкого “Bernstein” (Етимологічний словник. 1982–1989), или русское “устрица” из голландско­го “oester” (Фасмер, 1986–1987). Довольно распространенный топоним “Егорлык” (“Ягорлык”) возник из тюркского “дgrilik” (кривизна) под влиянием русского имени Егор (Фасмер, 1986–1987). Чужое и “неудобоваримое” для произношения в дан­ном языке слово в народных говорах неизбежно трансформируется. Так, в некоторых селах на Сумщине недавно появившего­ся у нас паразита пчел клеща варроа пчеловоды упорно называют варорой. По Л.А. Булаховскому (1948а), большое количество названий птиц, особенно диа­лектных, обращается в измененном первоначальном виде — с переосмысленной этимологией или просто в искаженной форме. Так, заимствованное из тюрк­ских языков название «казарка» («казара») в неко­то­рых украинских диалектах было переделано в «гу­­сарку» (Булаховский, 1948а).

Путем трансформации старых слов могли возникнуть и другие наименования. Так, в Полесье бе­лого аиста местами называют «Иван» (Толстой, 1984). Вполне вероятно, что это переделанное под влиянием распространенного имени давнее название «ивин». Согласно «Лексикону славеноросскому» Памво Беринды 1627 г., ивин — птица, кормящаяся ужами, подобная боцяну, т. е. аисту (Митрополит Іларіон, 1994). В.И. Даль (1978–1980) относит это слово к названиям ибиса. Аналогично случаю с то­понимом «Егорлык», люди переделали слово с за­бытым уже, очевидно, значением в более близкое к «родному очагу».

Сохранилось множество диалектных названий, которые можно выстроить в ряд, показывающий, как шло превращение: гайстер — гайстр, айст — аист. Есть также многочисленные их варианты — айстер, гарист, гарис, гастир, астер, оист и т. д. Некоторые из них могли возникнуть как искажения первоначального слова. Вероятно к таким искажениям можно отнести и распространенные на северо-западе России названия “калист” и “галис”. По крайней мере нам это кажется гораздо более правдоподобным, чем предположение М.И. Лебедевой (1981) о происхождении названия “калист” от мужского имени Каллист, или интерпретация Л.И. Тараненко (1992) названия “галис” как “галицкий”, известный из Галиции.

Переход названия “гайстер” с сороки на черного аиста также не является непреодолимым препят­ствием. Примеров неадекватного переноса названий­ животных и растений из одного языка в другой можно найти множество. В украинском языке жабой называется лягушка, гарбуз — ‘тыква’, в укра­инском и польском языках чайка — ‘чибис ( Vanellus vanellus)’. Много таких “нестыковок” можно найти, к примеру, между польским языком с одной сто­ро­ны и восточ­нославянскими с другой (польские на­звания приво­дятся по книгам: Tomialojc, 1990 и Czar­necki et al., 1991). В польском языке ohar — ‘пе­ганка ( Ta­dorna tadorna)’; название «kazarka» относится к огарю ( T. ferruginea), в русском же — к гусям ро­дов Branta и Rufibrenta. Родовое на­звание казарок в польском языке — bernikla. В польском на­звание «kuliki» относится только к кроншнепам, trawnik — это ‘фифи ( Tringa gla­re­o­la)’, канюком (kaniuk) называют дымчатого кор­шу­на ( Elanus caeruleus). В польском kulon — ‘ав­дот­ка ( Burhinus oedicnemus)’, в украинском кульон — ‘кроншнеп’. В украинском языке чапля — ‘цап­ля’, по чешски же cap — ‘аист’.

Сорока и аист, конечно, имеют меньше общего, чем упомянутые выше виды, но при­чину переноса все же найти можно. Известно, что раньше возник­ли родовые названия птиц (Антропов, 1982). Причем «родовые» не в смысле современной систематики. Это объединение различных видов по одному или нескольким признакам. Во время учетов бе­лого аиста на терри­тории Украины мы столкнулись с тем, что в некоторых местностях его называют журавлем. Можно, конечно, отмахнуться от этого и списать все на со­вре­менное невежество, но не исключено и то, что это отголосок древнего объ­е­ди­нения длинноногих водно-болотных птиц в одну группу. Если даже К. Линней строил свою си­стему на произвольно взятых признаках, то что можно ожидать от наших далеких предков, менее ис­­кушен­ных в научной зоологии? Таким объе­ди­няющим при­знаком могли быть, например, особенности окраски оперения, поэтому и про­изошел перенос на­звания с одной контрастно окрашенной черно-бе­лой птицы на другую. Возможно, что сыграло свою роль и что-нибудь другое.

Есть примеры и более отдаленной «нестыковки» названий. Так, клуша — это и ‘чайка ( Larus fuscus)’, и ‘курица-наседка’, а в некоторых диалектах — ‘гал­ка ( Corvus monedula)’ (Булаховский, 1948а; Даль, 1978–1980). Как пишет Л.А. Бу­ла­ховский (1948а), перенос названий с одних птиц на других не был в истории славянских языков редким яв­ле­нием.

Можно найти аналогию переноса названия со­ро­ки на другую птицу и в современном языке. Это ку­лик-сорока ( Haematopus ostralegus), у которого, кстати, трудно найти что-либо общее с ней, помимо окраски оперения. Если сократить это название (ана­логично до весничка ( Phylloscopus collybita), вместо пеночка-весничка), получим просто сороку. Н.Н. Со­мов (1897) приводит старое поль­ское название чер­ного аиста — bocian hajstra. Подобные измене­ния названия путем сокращения не так уж редки. Че­грава ( Hydroprogne caspia) рань­­ше была че­гра­вой крачкой (Булаховский, 1948а). По В.И. Далю (1978–1980), чегравый (чаг­равый) — ‘темно-пе­пель­ный, бурый’. Диалектное название, связанное с окраской, было изменено и пе­реосмыслено.

Но дело в том, что в данном случае проблема пе­­­реноса названия решающего значения вообще не имеет. Слово “аист” возникло-то не напрямую от на­звания сороки, а от слова “гайстер”. Оно же и в украинском, и в белорусском языках относится к аисту. Каково происхождение самого слова “гай­стер” — это уже отдельный вопрос.

В пользу происхождения слова “аист” от “гай­стер” может свидетельствовать и распространение этих названий. «Гайстер» встречается на северо-востоке Украины, в Киевской, Черкасской и Полтавской областях (Клепикова, 1961; Лисенко, 1974; наши данные) и в Белоруссии (“гайсцер”). В России распространено название “аист”. На территории Ук­раины оно попадается лишь как заимствование из рус­ского. Различные же переходные формы встре­ча­ются как раз в зоне контакта русского языка с украинским. Название “айст” приводит Н.Н. Со­мов (1897) для Харьковской губернии, слово “га­ріст” отмечено в Новгород-Северском районе Чер­ни­говской области (Лисенко, 1974) и в Шосткин­ском районе Сумской области (Н.П. Кныш, личное сообщение), «гастір» — в Путивльском районе Сум­ской области (Лисенко, 1974).

Хронология появления отдельных слов также не противоречит этой гипотезе. Слово “гайстер” известно с XV в. (Лебедева, 1992), т. е. оно было заимствовано раньше, чем появились названия, которые можно трактовать как производные от него.

Слово “агист” зафиксировано в русском языке раньше, чем “аист”. Немецкий филолог Г. Гремпе (1975) выдвинул гипотезу о независимом происхождении названий “гайстер” и “аист”. Он предполагает, что последнее слово возникло от средневерхненемецкого “agist” (также давнее диалектное название сороки). Эта гипотеза также интересна и заслуживает внимания, но, по нашему мнению, версия происхождения слова “аист” от “гайстер” имеет больше доказательств и на сегодняшний день лучше проработана.

ЛИТЕРАТУРА TC «ЛИТЕРАТУРА»

Борейко В.Е. (1996): Экологические традиции, поверья, ре­лигиозные воззрения славянских и других народов. Киев. 1-224.

Грищенко В.М. (1996): Білий лелека. Чернівці. 1-127.

Грушевський М. (1994): Історія України-Руси. Київ: Наукова думка. 1: 1-736.

Даль В.И. (1978-1980): Толковый словарь живого великорусского языка. М.: Русский язык. 1: 1-699; 2: 1-779; 3: 1-555; 4: 1-683.

Етимологічний словник української мови. (1982-1989): Київ. 1: 1-631, 2: 1-570, 3: 1-549.

Лисенко П.С. (1974): Словник поліських говорів. Київ: Н. думка. 1-260.

Мензбир М.А. (1895): Птицы России. М. 1: 1-836.

Митрополит Іларіон (1994): Дохристиянські вірування українського народу. Київ: Обереги. 1-424.

Мифы народов мира. (1980-1982): М.: Советская энциклопедия. 1: 1-672; 2: 1-720.

Преображенский А.Г. (1959): Этимологический словарь русского языка. М. 1-1284.

Соколова З.П. (1972): Культ животных в религиях. М.: Наука. 1-216.

Сомов Н.Н. (1897): Орнитологическая фауна Харьковской гу­бернии. Харьков: Тип. А. Дарре. 1-680.

Срезневский И.И. (1989): Словарь древнерусского языка. М.: Книга. 3: 1-910.

Фасмер М. (1986-1987): Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс. 1: 1-576, 2: 1-672, 3: 1-832, 4: 1-864.

Czarnecki Z., Dobrowolski K.A., Jablonski B., Nowak E. (1991): Ptaki Europy. Warszawa: ELIPSA. 1-228.

Gattiker E., Gattiker L. (1989): Die V ц gel im Volksglauben. Wiesbaden: AULA. 1-589.

Hancock J.A., Kushlan J.A., Kahl M.P. (1992): Storks, Ibises and Spoonbills of the World. Academic Press. 1-385.

Marchant S., Higgins P.J. (Eds.). (1993): Handbook of the Australian, New Zealand and Antarctic Birds. Melbourne: Oxford Univ. Press. 2: 1-984.

Tomialojc L. (1990): Ptaki Polski: rozmieszczenie i liczebnosc. Warszawa: PWN. 1-462.

Источник